Три прекрасных витязя

— Ну, так что скажешь про этих? — спросил он.

— Что же сказать, — пожал плечами я. — В общем, небезынтересно. И поют, в общем, на уровне… Не хуже любой другой самодеятельности поют. Конечно, если по высокому счету, то поэзии здесь, настоящей разумеется, кот наплакал. Полагаю, о данной области я могу судить более-менее профессионально? — Кончиц согласно кивнул: дескать, ну какой может быть разговор! Его коллега слушал меня с почтительной строгостью. — Да-а, — продолжил я, оживляясь. — Что же касается музыки, тут я, к сожалению, не специалист, но думаю, если спросить грамотного музыканта, то и он вряд ли обнаружит здесь особые вершины… Словом, если бы мне предложили выбирать между Чайковским и нашими юными друзьями, — боюсь, я выбрал бы Чайковского.

Кончиц сдержанно усмехнулся, оценив шутку. Его товарищ достал блокнот и начал что-то помечать в нем.

— А так — что же, — закончил я. — Пусть поют на здоровье, пока поется.

Товарищ Кончица, полуотвернувшись, быстро писал.

— Простите, — кашлянул я. — Что вы там записываете, если не секрет.

— Да вот заношу ваши совершенно справедливые слова насчет того, что классическая музыка выше и что нам нужен Чайковский, а барды нам не нужны.

— Кхм! — сказал я. — Относительно первой части… это, конечно, в принципе… Кто же станет спорить. Но вот дальше там несколько… я бы сказал…

— И дальше все нормально, — отчеканил товарищ Кончица и его твердые глаза вовсе закаменели. — Вы очень правильно сказали — большое вам спасибо.

Тут вокруг нас произошло волнение — уходили барды. Они прошли, испуганно косясь на нашу деловитую группку. За бардами шел очарованный ими мальчик с магнитофоном. Диски на его маге все еще вращались. Мальчик записывал бессмертную поступь своих кумиров.

Кончиц и его спутник простились со мной и ушли.

Я тоже вышел.

Город жил обычной своей вечерней жизнью: ехал в освещенных троллейбусах, брел по проспекту, целовался в скверах на стылых весенних скамейках.

Не было заметно, что он чем-то потрясен.

Правда, на одной скамейке какие-то гривастые молодые люди, в шляпах с недоразвитыми полями, горланили: «Ему на фиг не нужна была чужая заграница!»

Зато на другой скамейке какие-то не менее волосатые молодые люди в пижонских полушапочках-полукепочках завывали: «Выхожу один я на дорогу!..»

Несознательность

Ha днях зашли мы с Жорой Виноградовым в одно известное кафе пообедать. Выбрали полупустой столик — за ним еще два человека сидели.

Сели и мы. Ждем. Жора пострелял из-под очков глазами туда-сюда, наклоняется ко мне и говорит:

— Вот обрати внимание, как великолепно у нас еще умеют одной какой-нибудь мелочью испортить в общем хорошее впечатление.

— А что такое, Жора? — спрашиваю я.

— Да как же, — говорит Жора. — Ты посмотри, какое замечательное кафе: по стенам картины из космического будущего, чистота, шторки, то, се. Или вот столик, за которым сидим. Заметь, какой изумительный пластик. Между прочим, в огне не горит. И вместе с тем, рядом — эта вот забытая килька. Такой неприятный штрих.

Тут мы все увидели, что посреди стола действительно стоит недоубранная официанткой тарелочка с поржавевшей килькой.

— Да-а! — оживился один из наших соседей. — Наверняка ей в обед сто лет сравняется. Не меньше.

— А может, они ее таким образом вялят? — подхватил его приятель.

— Что вы, товарищи, — с очень серьезным видом сказал Жора. — Это они ее ставят для возбуждения аппетита.

Первый наш сосед прямо затрясся от смеха:

— Что-то она у меня аппетита не возбуждает — сказал он. — Скорее наоборот.

Так мы вдоволь поиздевались над килькой до прихода официантки. Потом пришла официантка, и мы сделали заказ.

— Кстати, девушка, — сказал я слегка ехидным голосом. — Унесите заодно эту уважаемую килечку. — И, осторожно взяв тарелку двумя пальцами, подвинул ее на край стола.

— Поставьте кильку назад! — сухо сказала девушка. — Не заводите здесь своих порядков. Вам не нравится — другие поедят.

— Интересное дело! — обиделся я. — Чем же другие хуже меня?! Кто-то, извиняюсь, не докушал, может быть, еще позавчера, а мы должны есть…

— Как это не докушал! — в свою очередь обиделась официантка. — Что вы такое говорите, подумайте! Да если хотите знать — это наша страничка будущего. Целый коллектив ломал голову — как бы еще улучшить обслуживание. Мы эту кильку разбросали по меню и теперь подаем бесплатно. Вот! Как горчицу и перец.

Мама родная! Ну и вбрякался!.. Действительно, черт возьми, мы с этими постоянными шуточками начинаем уже зарываться и сами не замечаем другой раз, как высмеиваем какое-нибудь полезное начинание.

— Извините, — говорю я официантке и чувствую, что готов провалиться от стыда.

Остальные тоже переконфузились — не знают куда глаза девать.

— Хорошая идея, — бормочет наш первый сосед, однако до кильки пока не дотрагивается.

— Разумеется… напрасно ты, старик, — говорит Жора. — Это, конечно, шаг вперед.

— Ага, — говорит второй сосед. — Ощущается… забота.

Фффууу!

В общем, съели мы после этого свой обед в полном молчании, расплатились и ушли пристыженные.

А бесплатная килька так и осталась ржаветь. Из-за нашей общей несознательности…

Наша марка

Я ждал на остановке троллейбус. По случаю субботнего утра улица была пустынной. И троллейбус чего-то не показывался. Я уж вторую сигарету до половины выкурил, а его все не было.

Из подъезда ближайшего дома выскочил невысокий человек в пижамных штанах, в пиджаке, надетом поверх белой майки, и, нервно почесывая грудь, окинул взглядом по-прежнему безлюдную улицу. Какое-то нетерпение сжигало его, — он словно бы даже пританцовывал.

Человек заметил меня, проглотил слюну и хрипло сказал:

— Друг! Нет ли чего закурить? Если не жалко, конечно… А то прямо уши опухли.

— Да господи! — улыбнулся я. — Чего-чего хорошего, а этого добра сколько угодно… — и протянул ему пачку сигарет «Столичные».

— Ой, нет, нет! — замахал руками человек. — Такие не курю. И на дух не надо. Уж лучше назем куриный!

— Ну, извините, — сказал я, убирая сигареты в карман.

С другой стороны улицы, к остановке, попыхивая папироской, шагал гражданин с рюкзаком. Человек в майке опять затанцевал от нетерпения.

— Ну, давай, давай! — сказал он, маня гражданина рукой. — Шевели лаптями!.. Закурить есть?

Гражданин с рюкзаком достал «Курортные».

— Мимо! — сказал человек. — Спрячь обратно. И как такую траву куришь? Не тошнит?

— Привычка, видимо, — пожал плечами гражданин.

— Дурь, — сплюнул человек. — И больше ничего.

Курить ему, все же, очень хотелось.

— Веришь-нет, прямо грудь раздирает, — пожаловался он с плаксивой гримасой. — С вечера не курил.

— Может, все-таки попробуете? Разок? — я снова полез за сигаретами.

— Даже не навяливай! — сказал он. — Изжога у меня от них, сволочей.

Вдали показался третий пассажир. Он был в комбинезоне, забрызганном известью, в кирзовых сапогах, — и человек оживился.

— Ну, сейчас покурим, — сказал он, потирая руки. — Сейчас-то уж подымим — факт…

Увы, третий пассажир достал из кармана комбинезона нарядные сигареты «Друг».

Человек в майке схватился за голову.

— Это что же делается? — в отчаянии сказал он. — Сбесился народ, в корень, в жилу, в господа Иисуса Христа!..

И, ругаясь чудовищными словами, он перебежал дорогу и купил в киоске пачку любимых своих папирос «Прибой».