Три мушкетера в Африке

Дюрон по очереди обнял каждого из нас за плечи.

– Надеюсь, рано или поздно вы будете вознаграждены за то, что не остались равнодушными к судьбе незнакомого вам человека.

– К сожалению, – сказал Альфонс Ничейный, – все наши старания оказались напрасными. Несчастный юноша вчера скончался.

Генерал вздрогнул.

– Скончался?… – прошептал он. – Бедный… бедный Франсуа…

– Вы знали его, господин генерал? – дерзнул спросить я.

– Это мой сын, – тихо ответил он.

Глава седьмая

1

Оглушительным кваканьем мириады лягушек распевали свои ночные серенады. Иногда слышались противный скулеж и завывание какого-то неизвестного зверя, а в хижине непрестанно шуршали, скреблись стаи мышей и крыс.

Удушливая вонь, жара, духотища парализовали волю, желание двигаться, жить… На ввалившихся щеках генерала Дюрона лежала печать смерти. Ведь помнится, Франсуа говорил, что Барре – не настоящее его имя, что у его семьи связи в высших военных кругах…

Но кто бы мог подумать, что рядовой легионер, испытавший тысячи невзгод, – сын столь влиятельного человека… Уму непостижимо!

Мы долгое время молчали. Генерал, опустив голову, уставился в пол. Должно быть, с полчаса прошло в тишине, исполненной страдания и скорби. Затем генерал заговорил – изменившимся, сдавленным голосом:

– Восемь лет назад мой сын полюбил девушку… У меня были возражения против его выбора… Я сейчас рассказываю об этом в надежде, что кому-то из вас удастся вырваться, освободиться отсюда. Вы будете знать правду и передадите ее другим, чтобы не возникло никаких искажений и домыслов… Словом, Франсуа тщетно пытался добиться моего согласия и однажды исчез из дома. Лишь теперь выяснилось, что он вступил в Легион под фамилией Барре. Даже очутившись в исправительном лагере Колом-Бешар, он не открыл своего подлинного имени, чтобы не навлекать на меня позор. Годы спустя он написал Ивонне уже из Мансона, а потом вновь исчез. Я давно раскаялся в своем упрямстве – не стоило противиться его женитьбе – и решил отыскать Франсуа и вернуть на родину. Конечно, нам хотелось избежать скандала, поэтому поисками брата занялась моя дочь, официально выступая под фамилией Барре.

– Стало быть, мадемуазель Ивонна Барре… ваша дочь, господин генерал?

– Да. Ее зовут Ивонна Дюрон. И Франсуа, которого теперь не стало, тоже носил фамилию Дюрон…

Он закрыл лицо руками. Мы не решались нарушить молчание. Крокодилы, пытавшиеся вкарабкаться по сваям, с громким плеском шлепались в воду под полом хижины. Когда хор лягушек смолкал хоть на мгновенье, слышалось шуршание древоточцев да плеск волн.

– Неделю назад я узнал, что Ивонна решилась на безумный поступок и пробралась сюда… О Боже!

– Сдается мне, – проговорил Альфонс Ничейный, – против мадемуазель Дюрон не замышляют никаких пакостей, ее держат в качестве заложницы.

– Дай Бог, чтобы это было так… за себя я не опасаюсь. Этот капитан парадоксальным образом способен на проявление человечности. Однажды разрешил дочери повидаться со мной.

– Странный тип, – заметил я.

– Да… – кивнул генерал. – Мне каждый день присылает сигары… Настоящую гаванну…

Хопкинс тотчас отреагировал на его слова: подобрал не докуренную сигару и спрятал в футляр из-под бинокля.

– А вы как попали сюда, господин генерал?

– Я находился с официальным поручением в Амис-Бакаре, когда получил от дочери известие о том, что Франсуа Барре заключен в Игори.

– А ей, в свою очередь, сообщил об этом я, – сказал Альфонс. – Письмо Франсуа Барре хранилось среди вещей легионера Левина невскрытым, поскольку Левин не умеет читать. Мы втроем взломали дверь склада и раздобыли письмо.

– Значит, все-таки это ваших рук дело? – вскричал Потрэн. – Теперь вы разоблачены.

– Пусть это будет самым страшным преступлением, разоблаченным в Игори! – презрительно отмахнулся Хопкинс.

– Письмо Ивонны не давало мне покоя, и я отправился в Игори. В этих краях я хорошо ориентировался и дорогу знал, но в джунглях угодил в плен, вместе с моим проводником бушменом. В генеральный штаб известие о моей гибели наверняка доложили правдоподобно и подкрепили сообщением о том, что агрессивное племя сурово наказано. Ивонна ждала вестей от меня и от Франсуа, а от нас не было ни слуху ни духу. В полном отчаянии она направилась в Игори и тоже угодила в ловушку.

– Хотелось бы мне знать, чем эти мошенники здесь занимаются! – вырвалось у Альфонса Ничейного.

– Открыть истинную подоплеку дела я не вправе, – вздохнул генерал Дюрон. – Далеко не все детали ясны мне самому, но основной мотив известен. Это тяжкий Удар для Франции, который может привести к катастрофе.

– Вас держат здесь в изоляции, поскольку вы раскусили их аферу?

– В этом смысле я вне подозрений. Капитан, судя по всему, противник насильственной смерти, но, знай он, что я заглянул в их карты, пожалуй, сделал бы исключение. Дело в том, что, прежде чем меня захватили в плен, во время последнего привала я один, без сопровождающих, совершил рекогносцировку. Поговорил кое с кем из вождей дружественно настроенных племен и с окрестных гор проследил в бинокль за ходом строительных работ… Никто в Игори об этом не догадывается. – Генерал сунул руку в карман и достал конверт, запечатанный застывшим воском. – Это результаты моих наблюдений, скандал не меньше панамского! В этом конверте сокрыт позор Франции, ее компрометация перед всем миром. Однако я не думаю, что мне удастся когда-либо переправить его.

– Если этот конверт кто-нибудь доставит в ближайший форт, ваша цель будет достигнута? – осведомился Альфонс Ничейный.

– Нет! Это письмо должно попасть в руки особо доверенных лиц: министра по делам колоний, командующего генеральным штабом, правительственного советника маркиза де Сюрьена и тому подобное. Дело не может быть предано огласке.

– Короче говоря, письмо должно попасть в Марокко?

– Совершенно верно. Однако операция требует строжайшей секретности. Если в Игори заподозрят, что их махинации разоблачены тогда все наши усилия пойдут насмарку. Единственный выход – захватить их врасплох и ликвидировать преступление здесь, в джунглях… – Он крепко стиснул свои крупные, костлявые руки.

– И все же… почему нельзя сделать так, чтобы кто-нибудь, кому, скажем, посчастливится вырваться отсюда, передал пакет коменданту ближайшего форта?

– Тогда конверт пройдет через сотни рук. А во многих фортах Африки служат офицеры, переведенные сюда в наказание, люди слабохарактерные, ненадежные… Кроме того, у здешних преступников, по-моему, есть сообщник в самых верхах… Уж слишком крупномасштабна эта афера, здесь крутятся колоссальные деньги… Наберется не более двух десятков человек во всей республике, которым я со спокойной совестью доверил бы эту тайну.

– Жаль… – обронил Альфонс Ничейный, – что на всю республику наберется ничтожная горстка людей, кому вы, ваше высокопревосходительство, доверили бы этот конверт.

– Почему?

– Да потому, что в число этой двадцатки не вхожу ни я, ни эти два субъекта, которых Господь – не знаю, за какие грехи, – повесил мне на шею.

– Что вы имеете в виду?

– Что мы охотно взялись бы доставить пакет в Марокко. Верно я говорю, парни?

– Что нам стоит! – пренебрежительно сморщил нос Чурбан Хопкинс и пожал плечами.

– Не все ли равно, куда бежать, если пути-дороги открыты на все четыре стороны! – сострил я.

– Видите ли… – начал Дюрон. – Если ваш план провалится или дорогой вас схватят и дело приобретет огласку именно благодаря моему докладу, для меня это будет тяжелейший удар.

– Мадемуазель Дюрон, – ответил Альфонс Ничейный, – великодушно позволила сравнить нас с тремя мушкетерами.

– В первую очередь меня, – скромно заметил я.

– Какие еще три мушкетера? – заинтересовался Потрэн. – Я знаю всех ветеранов в колониальных войсках.

Бедняга Потрэн, откуда ему знать такие литературные тонкости! Да и вся эта история с мушкетерами приключилась не вчера, а двадцать лет спустя.