Сквозь этажи

В самую точку

На углу улицы стоял человек с разинутым ртом.

— Что вы рот разинули, как профсоюзный казначей? — спрашиваю я.

— Почему как казначей?

— А потому, — говорю, — что казначей профсоюза только тем и занимается, что клеит марки, лижет языком и клеит. От этого у него клея полон рот, и если он рот покрепче захлопнет, то никогда уже не откроет.

Он обиделся, поджал губы и собрался уйти. Потом подумал, обернулся с явным намерением сказать что-нибудь ядовитое. Да где там! Рот было не разлепить.

Про обслуживание

Труженица прилавка невзлюбила гражданина за то, что гражданин пришел за покупками.

Сапожник разозлился на гражданина за то, что гражданин принес чинить старые ботинки.

Чиновник вознегодовал на гражданина за то, что гражданину понадобилась справка.

Кассирша вскипела яростью, потому что гражданин явился за получкой.

Билетерша обиделась на гражданина за то, что гражданин захотел посмотреть фильм.

Официантка взъелась на гражданина за то, что гражданин захотел поесть.

Водитель такси обругал гражданина за то, что гражданин попросил отвезти его домой. Хватит шутить, решил гражданин и дал водителю такси по морде. Тот улыбнулся — правда, кисловато — и они поехали!

Дорогой гражданин! Если ты действительно хочешь, чтобы тебя обслуживали с улыбкой, то — дай им! Дай людям хоть что-нибудь! Хоть немного. И тогда тебе простят гнусное желание почувствовать себя человеком.

Все всё понимают

Все ведь прекрасно понимают, в чем дело! Только никто не осмеливается сказать прямо.

Этот тебе скажет: труба лопнула! Другой — что кассу сдает. Третий сошлется на плохие погодные условия. Но это еще куда ни шло: один с серьезным видом утверждал, что дикие звери перегрызли линию.

Нет границ человеческой фантазии. А вот сказать честно, в чем дело, — ни за что! Конечно, если разобраться, то все всё понимают, так что, может, и не нужно прямо?!

Давайте прикинем…

Все-таки кое-где еще встречаются отдельные простаки, верящие на слово. И случись у них что-нибудь серьезное, так ведь и будут ходить и ходить, спрашивать и спрашивать, сто раз с одними и теми же бедами придут. В них еще теплится наивная вера, что когда-нибудь трубу действительно починят — и делу конец! Что однажды кассир вернется-таки из банка и принесет столько, что можно будет легко свести концы с концами! И что погода улучшится, и что дикие звери, которые перегрызли линию, понесут заслуженное наказание… Они верят, надеются, приходят еще и еще: сетуют на общую квартиру; на то, что сахарницы из сервизов не продают отдельно, а только с сервизом; или на то, что самодельная крестовина кардана из дерева долго не держится; или что нет лекарства, которое лечит их болезнь… Дай им волю — так они явятся с самыми невероятными требованиями.

Поэтому правильнее всего сказать, как оно есть. И без всяких штучек. Давно пора!

Ведь дело-то в том, что…

Слушайте, а почему именно я должен быть тем ослом, который первым, громко… Другие держат язык за зубами, и я его там попридержу…

Конечно, в связи с систематически учащающимися наездами гостей и других проезжих… Ведь тут всякие бывают — что они о нас подумают?! Они ведь не догадываются. Они все принимают один к одному! Слушают и удивляются: культурные люди — и такие пустяковые заботы? Зачем же бросать им такую кость?!

Так вот: пора менять код! Не труба лопнула, а корейский хор мальчиков приехал. Не кассу сдают, а, скажем, в связи с художественной выставкой! Не из-за плохой погоды, а фестиваль дружбы! Не дикие звери на линии, а экскурсия по новостройкам Старого города!

После такой информации уже неловко спрашивать, чем и когда наконец вам заделают щель между панелями. И им не нужно оправдываться, что такая смесь еще не изобретена. Просто вы достаете разговорник с нужным кодом, который вашу банальную просьбу переведет на более культурный язык. И читаете такую формулировку: какое впечатление произвела на них картина художника Эдуарда Оле «Пассажиры» в Кадриоргском музее? Картина, на которой изображены спящие. А вам отвечают по тому же разговорнику: представьте себе, они все еще спят. И все ясно! Ваша проблема решена! В том смысле, что не скоро еще вы к ним снова сунетесь.

Другой пример. Вам не нужно больше спрашивать, почему нет в продаже туалетной бумаги, а им не нужно отвечать, что на документальное оформление вырубки и вывоза одного дерева комбинат затрачивает бумагу, полученную из двух деревьев. Зачем? Находите в разговорнике соответствующую главку и читаете фразу-код: вернулась ли делегация с обсуждения нового эстонского фильма? Их ответ тоже будет звучать гордо: комиссия хотела присудить фильму «Оскара», но Оскар встал из могилы и заплакал. Ответ вежлив, язык выдержан, тема исчерпана!

И пускай тогда эти проезжие злопыхатели качают головами и удивляются: вот это народ! У них все трубы полопались, а они еще культурой интересуются!

Пианист и скрипач

Обычную пантомиму я и раньше видел — это такой спектакль, где ни слова не говорят, потому что текст не утвержден, реквизита нет, постановочные израсходованы, а актер все-таки играет, потому как афиши уже развесили.

Балет — это пантомима этажом повыше. Там актер передвигается на носочках. Ну, не всю дорогу, конечно, а пока ноги не заболят. Потом немного походит как человек и снова приподнимается. Это искусство изящное, потому что от балетного артиста требуется музыкальность. Натурально говоря, балетный спектакль — это опера в пантомиме, только поют там условно — не словами, а шагами. По принципу: дурная голова ногам покоя не дает.

А нынче за границей поглядел я и самый модный вид пантомимы. У нас до этого еще не дошли, мне, во всяком случае, не попадалось. Потому, наверное, смотреть повели всю группу, даже в стоимость путевки входило. У нас для таких спектаклей и названия-то еще не придумали, а у них они называются «Konzerte für Klavier». Система такая: все, что имеешь сказать или показать, изображай сидя. Без единого словечка и в полном одиночестве! Причем реквизит тебе положен самый условный. Зритель должен догадываться, о чем речь, только по мастерским жестам и мимике артиста.

Я и вам об этой штуковине расскажу. Вкратце. Итак, содержание.

…Человек утром хочет поехать на работу и садится в свою машину. (На сцене, само собой, убогий такой стульчик, одноногий, и какой-то огромный черный монстр, ничуть не похожий на лимузин!) Он отключает потайной замок, закрывает воздушный клапан, включает зажигание, заводит. Машина как-то странно урчит, а мотор не тянет. Мужик озабоченно смотрит на приборную панель: бензина вроде бы хватает, стрелка амперметра слегка отклонилась влево — аккумулятор сесть не мог.

Заводит снова, да и сам он уже немного заведенный. Прислушивается. В чем дело? Где-то капает? Или течет? Не дай бог радиатор протекает, тосол — штука дорогая. Мужик нервно барабанит пальцами, голова телепается, как сломанный подсолнух. Уставился на спидометр. И то сказать: наездил всего ничего, за что же такое наказание? Судорожно включает «дворники» — и ёк-макарёк! — по ветровому стеклу елозят голые железяки! Он хочет успокоиться, надо бы музычку врубить, а на месте приемника дыра! Следует долгое и безутешное рыдание. Потом он поднимает поседевшую голову, и — вот оно — кульминация.

Он понимает: ночью кто-то приходил поживиться — крышка капота смотрит в небо. (Для пущей убедительности у реквизитной бандуры тоже было отклячено здоровенное крыло.)

Развязка. Он в отчаянии: хочет звонить в милицию, в панике нащупывает телефон, но его нет ни слева, ни справа, машина-то не оперативная. Он теряет самообладание и давит до пола то на газ, то на тормоз. (Опять же для облегчения внимания в корпус монстра вмонтировали и эти детали.) Ему жаль денег, стыдно перед женой, ярость и негодование лишают его последних крупиц разума: длинными пальцами он принимается расковыривать приборный щиток. И, покончив с ним, полный собственного достоинства вылезает из машины и кланяется публике — дескать, все, сдаюсь, пошел на автобус.