Ларек «Пузырек»

А будь я тогда умнее, намотал бы на себя, как на катушку, бухту медной проволоки, она в отличие от поролона даже пользу радикулиту приносит. Мы тут с Витьком Учаевым обмотались…

Витька я когда-то на станке работать уму-разуму учил. Теперь он меня взялся наставлять жить в рыночных условиях. Как-то заскучал: денег, говорит, нэма! Я начал советы давать металлом заняться.

— Нет, Игнатич, — говорит он, — орел падаль не ест. Шакалить по территории не буду! Я пойду шершеляфамным путем.

И пошел кадрить Вальку-кладовщицу со склада металлов. Да так шустро у него на этом пути покатило, через неделю приволок бухту медной проволоки.

— Половина, — говорит, — тебе, Игнатич, пользуйся моей добротой, только помоги обмотаться.

Обматываем мы друг друга, а Витек меня подначивает:

— Игнатич, ты бы Валькину напарницу Лидку на себя взял в плане шершеляфамства. У них на складе и титан, и кобальт, и никель, и латунь.

Удружил Витек, нечего сказать. Лидка мало того, что страшнее атомной войны и косая на все глаза, она первая на заводе скандалистка.

— Спасибо, — говорю, — но Лидку в голодный год за таз пельменей не соглашусь кадрить.

— Жалко, — хихикает Витек, — мы бы такой прииск открыли без отрыва от производства и шершеляфамов.

Обмотали мы друг друга от бедра до подмышек проволокой. Сверху на этот панцирь пальто. Получилось, хоть сейчас в ОМОН: пуля не возьмет, нож не пробьет, кулак сломается. Еще бы через проходную пройти.

Я прошел. Физиономию тяпкой — и вперед. А пунктов по приему металла у завода целых два открыли, хошь направо иди, хошь налево шагай, везде с распростертыми объятиями обслужат. Я шагнул налево, где размотали меня и деньги выдали.

Обмотанный Витек со мной не пошел, вначале зачесалось ему к дружку в инструментальный заскочить. Заскакивает, а у дружка сабантуй — спирт пьют. Витек сто грамм заглотил неразбавленного и быстрее из графина запивать огонь, а в графине тоже неразбавленный… После такого сабантуя Витька на проходной с «факелом» задержали: «Иди сюда, голубь спиртокрылый!» Повели в караулку объяснительную писать и обнаружили, что, кроме «факела», Витек проволокой, как ротор, обмотан. Можно вращать вокруг оси для выработки электричества. Но ось еле на ногах держится. Выгнали Витька с завода.

Не получился у него прииск на складе. Погорел орел-добытчик не за понюх табаку. Оставил меня одного по территории рыскать, где залежи металла скудеют с каждым днем, так как шакалы-старатели вырабатывают его из всех углов.

В связи с этим думаю думку о проложенной Витьком шершеляфамной дорожке. Вальку-кладовщицу после Витька-красавца бесполезно охмурять. А Лидка, конечно, страхолюдина… Зато на титане сидит… Но скандальная!.. Зато медь-латунь под рукой… Но ведь косая во все стороны… Ну и что? Если разобраться с позиции нового нерусского, она первая заводская красавица, так как — хозяйка медной горы. А в бизнесе все прекрасно, если навар есть.

А уж у нас с ней навар будет! Ух, какой крутой наварчик!!

ТУДЫМО-СЮДЫМО

За окном электрички была весна, а в электричке — Клавдия Никитична Борзенкова. У нее в сумке имелась самогонка, а в голове — мысли. Не очень чтобы очень развеселые, но и не грустные по причине того, что Клавдия Никитична третий месяц гвардии рядовой армии безработных. Безотказной пчелкой двадцать пять лет трудилась рядовым технологом на благо ракетной техники, а тут сокращение. На первый-второй рассчитайсь! И каждый второй из списков долой! Дуб, мочало начинаем жизнь сначала! Легко сказать «сначала». Это в песне: «В сорок пять — баба ягодка опять!» В жизни предпенсионные ягодки на ярмарке рабочих мест не идут нарасхват. Без блата не суйся ненищее место найти. Заревела Клавдия Никитична… Да нет худа без добра — свекровь обезножела. «Ты, Клавдя, ревмя не реви! — сказала она с кровати, — а принимай самогонную эстафету! Я уже, видать, свое отогнала!»

В последние годы зарабатывала свекровь живую копейку самогонным способом. Надо сказать, интеллигентно зарабатывала. Ханурики красноглазые, трясунчики похмельные не точились под ее дверями. Свекровь вела подсудное дело по мудрому принципу, где гоню — не продаю! Наварит литров десять, разольет в полиэтиленовые бутылки — не бьются, не брякают и легкие — поставит в сумку на колесиках и покатила в деревню. Что продаст, что обменяет. Больше обменивала, с деньгами в деревне хоть караул кричи. Не доходили до деревни желанные бумажки.

Утерла Клавдия Никитична слезы безработного, засунула в дальний угол угрызения совести: раз пошла такая пьянка, чем мы хуже других предпринимателей, — и раскочегарила самогонный агрегат.

Потому-то за окном электрички весна мелькает, а в голове у Клавдии Никитичны деловые мысли: неплохо бы сегодня свининкой разжиться и сметаной. В прошлый раз бабка Семениха заказала восемь литров самогонки на поминки. А сметана у Семенихи — на хлеб мажь и пальцы береги, чтобы не откусить вместе с этой вкуснятиной.

Семениха была не в духе. За ночь пять цыплят околело. Столько денег вбухала, а попались дохлотики. Витаминами потчует, лампой противозаразной освещает, электричество днем жжет, и все одно — падеж.

Вон еще один заскучал, видать, не жилец…

— Каждый и всякий, — вздыхает Семениха, — старается, тудымо-сюдымо, тебя облапошить. И у тебя, девонька, самогонка слабая. Экономишь на градусе.

Клавдия Никитична чуть не задохнулась от нанесенной обиды. Уж меньше 45 градусов никогда не гонит.

— Что значит слабая?! — возвысила голос в защиту изделия.

— Ты, девонька, не кипятись! — окончательно отвернулась от болезных цыплят Семениха. — Не кипятись! Петруха Мурашко на прошлой неделе у меня пахал огород, так я ему, паразиту, тудымо-сюдымо, литр скормила, он со двора на своих ногах ушел. Рази это самогонка?

— Вашего Петруху, поди, колом по голове не свалишь? При чем здесь градус?

— Э, нет, девонька, не гоношись! — остановила хозяйка гостью, вскочившую с лавки уходить. — Послушай, какую самогонку другие варят.

И рассказала Семениха историю из жизни родной Сосновки.

— До меня Петруха у деда Емельяна пахал. Колхоз-то наш, как социализм упразднили, развалился. Петруха на развале трактор ухватил. На нем и перебивается от случая к случаю. Через это произошел у него случай от самогонки деда Емельяна. Петруха, тудымо-сюдымо, в сенцы-то после угощения вышел, а там вся ориентировка пропала. Направо надо идти, он налево свернул и прямиком в кладовку угодил. А там на полу перина порванная валялась. Петруха в нее со всего маху споткнулся. И уснул довольнешенький. Ночью, тудымо-сюдымо, как водится, закипело по нужде. Петруха опять ориентировку не нашел. К деду в избу заваливается. И хоть в голову нужда бьет, все равно чувствует — что-то не то в нужнике. «Очко-то куда дели?» — сам себя спрашивает. Дед Емельян спросонья думал про карты речь. «Я, — говорит, — тильки в дурачка гуляю». «А, занято, — сказал Петруха. — Извиняйте!» — и в сени выпятился. Где и засоображал, что не дома находится. Нуждишка прояснила мозги.

— Но сказано — хорошая самогонка! — продолжила Семениха рассказ, поправив платок. — Петруха ничего лучше не удумал, как по нужде восвояси бежать. На другой конец деревни. Прямо, прости меня, Господи, состязание открыл, кто быстрее будет: ноги резвые или пузырь кипящий. Петруха, конечно, стремится, чтобы ноги выиграли. А навстречу догоняшкам-перегоняшкам Колька Солодовников бредет. Он раньше скотником был, а как колхоз вместе со скотом аннулировали, свояк Кольку устроил сторожем в школу. Тоже, тудымо-сюдымо, работничек. Среди ночи вспомнил про дежурство. Потом говорил: лучше бы не вспоминал, чуть Богу душу не отдал. Потому что бредет, позевывая, на пост, а навстречу по воздуху привидение белое. Петруха в пуху-то извазжакался, полперины на себя намотал и таким чудом посередь ночи летит. Колька, глядючи на видение-явление, решил, что это Александр Николаевич, агроном, с кладбища пожаловал в родную деревню. Он аккурат за неделю до того скоропалительно от инфаркта скончался. Колька перед смертью у него бутылку занял, отдать не успел. «По мою душу скупердяй пришел!» — подумал Колька и от разыгравшейся фантазии дал стрекача. Присоединился, тудымо-сюдымо, к состязанию с пузырем. Но у деда Емельяна самогонка была крепчее, чем у Солодовникова. Петруха Кольку настигает. А тот видит — дело худо, поворачивается, рвет пиджачок на груди и кричит: «Ты че, зараза, хочешь?» «По маленькому, — Петруха объясняет на ходу, — очень хочу!» И успел-таки в результате состязания раньше пузыря на финиш прибежать. Дверь в нужнике сорвал с петель, а успел.