Очарованный принц

разлуке всегда сокрыта новая встреча.

Hа том они расстались. С опущенной головою, медленно вор удалился по боковой тропинке, что вела к усыпальнице Турахона.

Ходжа Hасреддин поехал дальше; впереди уже слышался гул и рокот большой дороги; еще полчаса - и она приняла его в свой мутный, кипучий поток.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ, ЗАКЛЮЧИТЕЛЬHАЯ

Осталось - немного: о том, как вернулась Гюльд-жан и как встретились они с Ходжой Hасреддином.

Он опередил ее на один только день. Вернувшись уже в сумерках домой, он сразу лег спать, будучи весьма утомленным с дороги. Постель он себе устроил на крыше; утром, разбуженный солнцем, глянул вниз и закричал неистовым голосом:

- Что ты делаешь, презренный лепешечник! Или ты решил стать еще инжирником?

Вопль этот направлен был к ишаку. По забывчивости Ходжа Hасреддин оставил на ночь открытой калитку в сад; ишак забрался туда и произвел великое опустошение в кустах инжира, объев не только плоды, но и листья.

Воспоследовало изгнание с помощью палки; потом Ходже Hасреддину пришлось долго возиться, приводя инжир в порядок, чтобы следы опустошения хоть на первый взгляд не так бросались в глаза.

А впереди была еще куча дел: отнести кумган в починку, отдать долг мяснику, окопать виноградные лозы. Еще что-то... А главное, самое главное - починить забор!

К этому делу и приступил он безотлагательно: выкопал яму, замесил глину пополам с нарезанной соломой.

А больше ничего не успел сделать: из-за поворота дороги показалась арба, и его слух был сразу поражен семью звонкими голосами, над которыми властвовал восьмой, могучий, принадлежащий Гюльджан:

- Здравствуй, мой дорогой супруг! Как ты здесь жил без меня?

- Да ничего себе,- говорил Ходжа Hасреддин, снимая с арбы и поочередно целуя потомство.- Скучал, ожидал со дня на день вашего возвращения.

Гюльджан, опершись на его плечо, сошла с арбы, огляделась - и увидела брешь в заборе.

- А что же забор?

Смутившийся Ходжа Hасреддин потупил глаза: от всех девяти кокандских ворот, тянулись вереницы арб, караваны и всадники, спеша к началу торговли,- новый день готовился повторить то же, что и вчера: кощунственное служение богу наживы, обманов и хитростей.

А за городом, в садах, еще тенистых и влажных, была тишина - такая светлая, чуть подернутая голубовато-солнечной дымкой, словно бы родившаяся от небесной, туманной голубизны. И здесь Коканд сказал Ходже Hасреддину свое прощальное слово,- за низеньким ветхим забором, в маленьком саду звенели, заливались тонкие детские голоса:

Открывает южный ветер Вишен белые цветы, День встает, лучист и светел, Солнце греет с высоты.

И под ясный свист синицы, Под весенний гром и звон Просыпается в гробнице Добрый старый Турахон...

Ходжа Hасреддин остановил ишака, спешился и почтительно поклонился в сторону забора. Он кланялся Коканду, что вознаграждал его за добрые труды этой песенкой.

Миновали последний сад,- началась низина: рисовые поля, блестевшие под солнцем белым расплавленным