Очарованный принц

Ответом был громкий смех и непристойные ругательные возгласы.

- Он хочет еще! - кричал стражник с колотушкой.- Ему один раз мало! Придержите-ка его, я сейчас!..

Из этих слов купец понял, что с ним произошло и почему в затылке он чувствует тупую ломящую боль.

- Грабители! Разбойники! - возопил он и бегом помчался ко дворцу, провожаемый насмешливым гоготом и непристойной руганью стражников.

Что было с ним дальше, удалось ли ему проникнуть во дворец, принес ли он великому хану свою жалобу и чем закончилась его новая тяжба с вельможей,- все это нам неизвестно, как неизвестна и дальнейшая судьба остальных: ввергнутого в тюрьму Агабека, пылкой Арзи-биби и других. Hа этих строчках они уходят из нашей книги, в которой занимали место лишь в меру своего соприкосновения с Ходжой Hасреддином, светясь отраженным блеском его немеркнущей славы,- он расстается с ними, отблеск слабеет, гаснет, и они все погружаются на наших глазах в непроглядную тьму небытия, в мглистые пучины забвения.

Ибо сами по себе, по своему полному духовному ничтожеству, бессильны оставить в мире какой-нибудь след.

Так, на обратном пути к дому, освобождался Ходжа Hасреддин от своих многочисленных спутников, которых послала ему судьба в этом путешествии; теперь возле него оставался только вор.

Вдвоем рано утром они покинули многошумный бурливый Кокаид.

Уже пробудившийся к торгу базар далеко проводил их своим хищным ревом; навстречу со всех сторон, от всех девяти кокандских ворот, тянулись вереницы арб, караваны и всадники, спеша к началу торговли,- новый день готовился повторить то же, что и вчера:

кощунственное служение богу наживы, обманов и хитростей.

А за городом, в садах, еще тенистых и влажных, была тишина - такая светлая, чуть подернутая голубовато-солнечной дымкой, словно бы родившаяся от небесной, туманной голубизны. И здесь Коканд сказал Ходже Hасреддину свое прощальное слово,- за низеньким ветхим забором, в маленьком саду звенели, заливались тонкие детские голоса:

Открывает южный ветер Вишен белые цветы, День встает, лучист и светел, Солнце греет с высоты.

И под ясный свист синицы, Под весенний гром и звон Просыпается в гробнице Добрый старый Турахон...

Ходжа Hасреддин остановил ишака, спешился и почтительно поклонился в сторону забора. Он кланялся Коканду, что вознаграждал его за добрые труды этой песенкой.

Миновали последний сад,- началась низина: рисовые поля, блестевшие под солнцем белым расплавленным блеском. Отсюда было уже недалеко до гробницы дедушки Турахона.

Ходжа Hасреддин обнял вора:

- Мы расстаемся. Кланяйся от меня Турахону, проси у него сил для новой добродетельной жизни.

Затем было длительное прощание с длинноухим. Вор поцеловал его в нос и в последний раз деревянным гребнем расчесал кисточку на хвосте.

- Когда я опять увижу вас обоих? - спрашивал он.

- Hе знаю, не знаю,- отвечал Ходжа Hасреддин.- Помни только: мир открыт тебе во все концы, открыт и мне. Может быть, и встретимся: в каждой разлуке