Всем застрявшим в лифте

Короткое, но емкое «ПЛЯТЬ!!!» разнеслось по коридору, метнулось по больничным закоулкам и вернулось в виде эха. «Плять…лять…ять», — радостно зашептал гулкий и пустынный коридор.

Аццкая конструкция из каталки, медсестры, дитенка и меня, всеми копытами пытающегося остановить бег этого пепелаца, обгоняя эхо, пронеслась мимо озадаченных рож родителей и детей, смотрящих в коридор из палат.

Но надо отдать должное работнику медицины, первоначальное «плять» было единственным громким звуком, изданным ею. Теперь она сидела на краешке каталки, судорожно сжимая передние ручки, что-то мычала, не разжимая губ, и пристально всматривалась вперед, откуда с неумолимостью бульдозера на нее надвигалась стена.

А тем временем дым из-под моих подошв позволял надеяться на скорую остановку, тем более что из прожженных трением ботинок вскоре должны были показаться когти, коими я был намерен зацепиться за линолеум.

В этот день я был удачлив, и поэтому каталка остановилась в десяти сантиметрах от стены.

— Пит стоп, — прокомментировал радостный ребенок.

Еще минуту медсестра, как изваяние на носу корабля, сидела на каталке, пристально разглядывая трещинки на стене, нечеловеческими усилиями борясь с диарейными проявлениями и желанием выразится не по-интеллигентному.

Затем она молча встала, посмотрела на меня так ласково-ласково и ушла в то ответвление, с которого начался ее путь, несомненно открывший ей какие-то тайные знания философского толка.

ХРЕН

Приволокла откуда-то сестрица мешок хрена. Хрен, грит, домашний буду делать. Ага. Если заявляется, что «я буду делать», то, значит, в процесс будут вовлечены все, кто попадется в поле зрения этой злостной кулинарке. Зная об этой особенности сестры, я было затихарился за диваном и накрылся газеткой в надежде, что хрено-производство минует меня, но не тут-то было.

— Сергееей, — сквозь густой запах хрена и вой насилуемой электромясорубки раздался сестрин голос. — Иди, помогай.

Твою в телегу, зацепила все-таки!

Я сполз с дивана и осторожно пошел на жалобный крик мясорубки и громкое шмыганье сеструхи. Она, как колдунья, варящая приворотное или скорее отвратное зелье, склонилась над мясорубкой и плача смотрела, как из мясорубьих дырочек сиротливо падают кусочки перемолотого хрена.

Мясорубка визжала, стонала и вибрировала как живая.

— Не суйте в меня хрееееен!!! — кричала она из последних сил. — Выньте из меня хрееен!!!

Но ее никто не слушал, поскольку установка в мозгах сестры на производство хрена сидела титановым гвоздем.

Пристроившись к стонущему механизму и несмотря на его просьбы, я сунул в него хрен. «Гр-гр-гр», — захлебнулась мясорубка, пытаясь пережевать отвратительный корень.

«Ну надо же, — поразился я хреновой крепости, — какой жесткий продукт, однако!» И вдогонку к первому засунул второй корешок.

Второй оказался упрямей первого и никак не хотел быть перемолотым, поэтому весело скакал в воронке, не желая лезть вовнутрь.

«Странное дело, — подумал я, — сколько хрена уже всунуто в мясорубку, а наружу вылезло только несколько какашек. КУДА ОН ТАМ ДЕВАЕТСЯ? Жрет она его, что ли?»

А тем временем мясорубка завизжала на высокой ноте, давая понять, что уже сожрала корень и требует очередной. Прикинув производительность агрегата и объем предполагаемого к переработке хрена, я немного затосковал. Простые расчеты показали, что при такой производительности я закончу ну никак не раньше ишачьей пасхи.

«Твою матерь», — подумал я про хрен, мясорубку и сестрину идею и, затолкав очередной корешок в жерло орущего механизма, нажал специальным толкателем.

«Гр-гр-гр», — знакомо сказала мясорубка и как ступень ракеты отделила от себя эту хрень, в которой крутится шнек. Посыпались пластмассовые кусочки, и освобожденная мясорубка, мгновенно набрав обороты, радостно завыла свою песню.

Осторожно оглянувшись в ожидании нешуточного скандала от своей сестры за сломанный агрегат, я выключил мясорубку и пригорюнился. А со стола на меня издевательски смотрела гора хрена.

Потом я взял электрошинковку, загрузил в чертовы корешки и, в очередной раз удивляясь хренову упорству, вытащил из нее сломанные металлические (!) режущие кромки.

Хрен становился проклятием этого вечера.

Два сломанных электроприбора на треть переработанной хреновой кучи — это было слишком. Кроме того, та кучка перемолотого хрена, которую удалось добыть, воняла так, что запах давно не мытого слона на ее фоне просто потерялся бы.

Стрелки часов качнулись и слились в одну. Наступила полночь.

Люди после рабочего дня легли в кровати, потянулись, и кто-то уснул, кто-то занялся любовью, кто-то открыл книгу. И только в одной московской квартире на окраине города сидел человек и плакал над кучей хрена.

СОБАКА. ЛИФТ

Нажимаю кнопку лифта, жду, когда подъедет. Тут хлопает подъездная (парадная, как ее называет Дед) дверь, и кто-то идет за спиной. Ну идет и идет, наверно, тоже на лифте поедет. Глазами-то не смотрю, но ухи чутки как никогда.

Цоц-цок каблучки по полу, цок-цок.

«Дама», — отметил мозг. Уже близко за спиной цок-цок, и что-то такое теплое прислоняется к пояснице.

«Дама?!» — встрепенулся мозг.

А это теплое такое по пояснице трется, ласково так. Я, изображая нереальную радость на лице, поворачиваюсь к мадам… Точно, мадам. Молодая совсем, симпатичная. И стоит в метре от меня, держа в маленькой нежной ручке цепь такого размера, что цепь, которой злые, но конкретно (ибо нефиг) справедливые боги приковывали Прометея к скале, кажется, чахлым шнурком.

От руки цепь уходит куда-то ко мне… Опустив глаза, я хрюкнул, как евин под поездом, поскольку, опираясь на меня (наверно устала, сц) и тяжело дыша, сидела псина. Нет, вот так — сидела ПСИНА. Нехилого размерчика цепь терялась на шее в шерсти, как стринги в попе. Глаза напоминали нефтяные пятна, а носище, видно нюхая что-то интересное, двигался, как черная кожаная подушка. Ясен перец, ему было что интересное понюхать, я напугался так, что мог и не ответить за себя.

Двери лифта открылись, и я осторожно, весь исходя запахом страха, почти не касаясь пола, проник вовнутрь. Собака с девушкой вошли более уверенно.

Мне надо было на четвертый этаж. Ей на четырнадцатый.

Прижавшись спиной к стенке, я с ужасом смотрел, как пространство лифта заполняется лапо-мордо-шерстяной массой. Масса чинно ввалилась в кабинку, повернулась ко мне слоновьим задом и села. Мля! Прямо мне на ногу! Видно, почувствовав, что под задницу попало инородное тело, она подвигала окороками, устраиваясь поудобнее, и довольно вздохнула.

По кабинке пронесся небольшой тайфунчик с песьим запахом.

«Ниче», — успокаивал я себя, ехать не долго, а туфлю помою.

Лифт миновал второй этаж.

Я с осторожностью уже раз ошибившегося сапера пошевелил ногой, пытаясь максимально ласково изъять ее из-под собачьего зада.

Этот лохматый телок видно почувствовал, что снизу происходит какое-то движение, но, не сочтя его опасным для своей попы, особо не занервничал. Он сказал «ГРРРРР» и эдак недовольно посмотрел назад. А сзади-то я! И что-то в его взгляде я не заметил намека на дружеские отношения.

«Твою песью мать», — подумал я, когда мы проехали мой этаж. Кнопку-то я с испугу не нажал!

Я опять попытался вынуть ногу, но, памятуя, что вытаскивать ее назад чревато оставить ее там навсегда, не стал тянуть на себя.

Я ее приподнял. Странно, но на вытаскивание ноги собака реагировала более активно, а тут…

Я приподнял ногу повыше. Собака молчала. Я еще приподнял. Она молчит. Передние лапы стоят на полу, а задние приподнялись, а ей как бы это и не заметно.

Создалась напрочь идиотская ситуация: я стою в лифте, приподняв какого-то волкодава на ноге, а он сидит спокойно в десяти сантиметрах над землей и молчит. Ногу не вытащить, он этого не любит, а скакать на одной ноге, на другой неся псину, мне как-то не улыбалось.