Персидские юмористические и сатирические рассказы

Местная прачка, тётушка Хаджийе, убеждена в том, что госпожа директорша обещала накормить целый двор в южном квартале, если одна из её дочерей выйдет замуж. А поскольку вторая дочь отхватила себе приличного жениха, то мать решила выполнить свой обет.

Но главным центром, где сосредоточивались все новости, были женские парикмахерские. Пожилая дама, вот уже целых два часа сидящая перед зеркалом в надежде, что румяна, пудра, кремы и другие косметические средства снимут с неё следы разрушительного времени и вернут её шестидесятилетнему лицу свежесть и краски двадцатилетней юности, говорит, обращаясь к причёсывающей её мастерице:

— Вы, верно, слышали, что жена главного директора готовится посетить южные кварталы? Один только аллах знает, какие ещё сюрпризы она готовит.

Парикмахерша, приподняв свои тонкие, выщипанные брови, тоненьким, еле слышным голоском отвечает:

— Я слышала, все это — ради благотворительности…

— Как бы не так! —- в ехидной усмешке обнажая золотые зубы, отвечает дама.— Лучше бы приглядывала за своими бесстыжими девками, чтоб они не совращали молодых людей с пути праведного, не запускали рук в их карманы…

Тут, не выдержав, в разговор вступает молодая женщина, сидящая слева, с накрученными на бигуди волосами:

— Прошу меня простить, госпожа, что вмешиваюсь в ваш разговор, но вот уже много лет я близко знакома с госпожой Тадж ол-Молук и должна откровенно сказать, что это очень порядочная и добрая женщина. Все эти слухи, распространяемые о ней, сущая ерунда или, во всяком случае, большая их часть…

— А почему же тогда,— не дав договорить, сердито перебивает её молодящаяся дама,— эта порядочная женщина, забыв про свои годы, устраивает каждую неделю, по средам, приёмы и под видом игры в бридж и покер развратничает, отплясывает ча-ча-ча и оголяет ляжки?

— Ну и что из того? Разве это грех? У неё ведь тоже есть сердце! Зато поглядели бы вы, как по пятницам, когда к ним в дом приходит чтец Корана, она самозабвенно молится, обливаясь слезами.

— Пусть плачет, сколько ей влезет! Что эти жалкие слезы по сравнению с тем потоком виски, водки и вина, которые она поглощает на каждом приёме. Об этом-то всем известно! И вообще она — пройдоха и развратница.

— Ну что вы говорите, госпожа! Кто же в наши дни не пьёт виски или водки? Зато могу вас заверить, эта благочестивая женщина никогда не пропустит ни намаза, ни поста.

— С каких пор это стало называться намазом и постом? Вместо того чтобы внимать голосу муэдзина, она читает свои молитвы под звуки радио!

— Так что ж с того? Сегодня, должна заметить, в каждом интеллигентном доме есть радио. И разве это плохо? Правильно говорят: все хорошо на своём месте. Когда приходит время поста, госпожа Тадж ол-Молук и все её близкие, вместе с прислугой, одеваются во все чёрное, и в доме даже не нюхают спиртного.

— Ну, а что вы скажете: в каком виде эта благочестивая особа появляется на улице? На ней навешано столько разных побрякушек-безделушек, что надень все это на верблюда,— не выдержит, упадёт…

— Уважаемые дамы! — вмешивается в разговор владелица парикмахерской, высокая, статная женщина.— Прошу в моем заведении не затрагивать политических вопросов. Я должна зарабатывать кусок хлеба и не желаю, чтобы прикрыли мою лавочку…

У ворот особняка главного директора тоже раздаются голоса протеста. Убогий горбун-нищий, что регулярно приходит три раза в неделю к дверям дома за подаянием (кстати, ходят упорные слухи, что горб его не настоящий), не вытерпел и возопил:

— Здесь, на пороге её дома, я умираю с голоду, и урчание в моем пустом желудке доносится до небес, а эти господа с барабанным боем и литаврами собираются отправить на другой конец города кастрюли с пловом и челоу!.. О Аллах, ты не дал им жалости, неужели ты лишил их к тому же и разума?..

Наконец настал долгожданный день. Жена главного директора, госпожа Тадж ол-Молук, собственной персоной направилась в южный квартал города.

Все жители Фишерабада высыпали на улицу, точно в годовщину смерти имама Хосейна, и застыли в ожидании, когда знаменитый автомобиль, который в народе прозвали «Где украл?», выкатит из гаража, а госпожа директорша, словно жирная гусыня, соизволит выплыть из дверей особняка.

Из дома уже вынесли две огромные кастрюли, судки, несколько больших и маленьких котелков, круглые блюда, медные тазы, фаянсовую посуду, скатерти с разными сортами хлеба и ещё две большущие корзины, в которых были уложены яблоки, огурцы и грецкие орехи. Потом пронесли чемоданы, набитые подержанной американской одеждой, которую госпожа собственноручно приобрела на базаре у старьёвщиков.

Все это торжественно погрузили в багажник автомобиля.

Толпа зевак и бездельников уже окружила автомобиль. Послышались шутки, остроты:

— Да, видно, ворованное добро требует, чтобы долю его выделили в пользу бедных,— ехидно засмеявшись, сказал щуплый старичок с козлиной бородкой.

Другой старик, худой, как палка, с желтоватым цветом лица, перебирая чётки, добавил:

— Сто таких походов не стоят и половины дохода, который получает господин главный директор за один день. Вы уж спросите у меня, я вам все расскажу!

Какой-то тип, в грязном тюрбане, покашливая, громогласно произнёс:

— Эй, вы, мусульмане, зачем злословите? Не берите греха на душу! Лучше воздадим хвалу Аллаху…

В это время двери директорского дома распахнулись, и преданные слуги кинулись расталкивать столпившихся зевак. На пороге появилась процессия: впереди следовала госпожа Тадж ол-Молук, за нею — её вдовая сестра, три дочери, служанка Согра Солтан и шофёр Садек-хан. Они с трудом разместились в огромном автомобиле, и шофёр, посылая проклятья бездельникам и бесстыжим ротозеям, завёл машину.

Миновав широкие проспекты, улицы и базары, машина проследовала мимо мрачных и тёмных лавчонок, содержимое которых, вместе взятое, не достигало даже стоимости одного только автомобиля главного директора.

С трудом продираясь по узким, кривым и тёмным улочкам, машина наконец подъехала к переулку, в котором родилась и выросла служанка Согра Солтан. Это и была конечная цель поездки.

Однако, увы, размеры автомобиля не позволяли въехать в переулок. Бедный шофёр в растерянности перебирает рычаги, меняет скорости и отчаянно крутит баранку, но машина не двигается с места. Позабыв о своём высоком положении и благочестивых намерениях, госпожа директорша, вне себя от ярости, обрушила на голову шофёра потоки брани:

— Осел! Болван! Ишак! Твоё место в конюшне! Ты что, не знал, куда мы едем? Почему не догадался подать маленькую машину? Чтоб вам всем подохнуть с голоду! Горе вам — все вы невежды и дураки! И все равно никогда не станете людьми! Ослами родились — ослами и помрёте!..

Онемев от стыда и страха, шофёр думает про себя:

«Ну что ответить этой ведьме? Пусть уж Аллах ей ответит…»

Пот льётся с бедняги в три ручья, но проклятая машина — ни с места.

Вокруг автомобиля уже толпа зевак. Шутками и смехом они подзадоривают расходившуюся матрону.

— Госпожа,— наконец не выдержав, в сердцах выпалил шофёр,— вы же не говорили мне, куда, в какой переулок, в какой дом, в какую чёртову дыру собираетесь ехать! Не мог же я гадать по вашей ладони! Если бы вы заранее предупредили, то я бы обо всем и позаботился. Да будь моя воля, меня бы силком сюда не затянули…

Слова шофёра только подлили масла в огонь — директорша распалилась ещё больше:

— Ослиная твоя морда! Бестолковая твоя рожа! Всему городу известно, что я еду в южный квартал с благотворительными целями, а что там развалины, узкие проходы и кривые переулки, ваша светлость, оказывается, этого не знает!.. Ей-богу, ты заработал затрещину. Аллах дал ум четвероногим, а вас, дураков, его лишил начисто. Боже мой, что бы вы натворили, если бы у вас была ещё и голова на плечах?! Вы бы устроили всемирный потоп! А ну, давай, поворачивайся! Действуй!..

Тут за шофёра вступается вторая дочь главного директора, Пуран,— она вернулась недавно из Европы, где усвоила светские манеры. Будучи ярой феминисткой и вообще сторонницей демократии, Пуран не бьёт даже кошек и собак, а к слугам обращается не иначе, как на «вы».