Несколько бесполезных соображений

А видели бы вы, как он обращается со своими детьми! У него их двое — девочка лет около пяти и девятилетний мальчуган, — два этаких микрокосмика, непрерывно извергающих целый фейерверк каверзных вопросов, какими и мое собственное потомство ставит меня в тупик. Но Адри и во время таких бурь незыблем, как скала. Он, точно орел, занимает неприступную позицию, которую своими руками воздвиг из трудов по педагогике и детской психологии. Их можно увидеть в его шкафу: «Трудный ребенок» или «Молодежь наступает» — сплошь солидные трактаты, а главное, он их все прочитал, заложил страницы полосками бумаги, а некоторые фразы подчеркнул четырехцветной ручкой, которая, когда он читает, всегда висит у него сбоку, как меч.

— Сегодня у меня с Аннеке был очень милый разговор, — сказал он вчера вечером и, задушевно улыбаясь, взглянул на меня поверх очков. — Жаль, тебя при этом не было.

— Адри, — крикнула Мин из кухни, — ты не вынесешь мусор?

— Сию минуту, иду!

И он бросился выполнять ее поручение с такой готовностью, словно его послали за выпивкой, и, весело насвистывая, потащил ведро к выходу.

Снова усевшись в кресло, он повторил:

— Сейчас я тебе все расскажу. Перед сном Аннеке прибежала ко мне с куклой и спросила: «Папуля, а как появляются на свет дети?» Ничего себе вопросик! А ведь ей нет еще и пяти. Но я к этому был подготовлен, ты знаешь.

— Еще бы, — сказал я, скосив взгляд на книги.

— Так вот, — продолжал Зюлтваувер, — я сел против нее и ровным, спокойным тоном рассказал про цветы. Ну там про цветочную пыльцу, про тычинки. И про пчелок, что — жу-жу-жу — перелетают с цветка на цветок… Ах, дружище, до чего трогательно было видеть, с каким самозабвением она слушала мой деликатный рассказик. «Теперь ты понимаешь, Аннеке, — сказал я ей, — что так бывает и у людей». — «Да, папуля». И она, вполне удовлетворенная, легла спать.

— Замечательно, — сказал я. А про себя подумал, что не мешало бы эту пластинку проиграть дома. Дети в последнее время частенько задают коварные вопросы о подобных вещах, а чистая правда о них все-таки изобилует деталями, которые еще годик-другой не следовало бы афишировать, ведь я хоть и достаточно просвещен, чтобы не верить в аиста и в капусту, но тем не менее не стану совать брошюры Кинзи [19] на полку с детскими книжками. А что касается цветов… впрочем, пчелки-то…

— Слушай, Аннеке плачет!

Встревоженная Мин вошла в комнату.

— Я сейчас же пойду к ней. — По тону чувствовалось, что Адри уже все понял и знает, где собака зарыта. — Пойдем со мной, приятель, это отвлечет ее от грустных мыслишек.

В кроватке мы увидели на подушке зареванное личико, но девочка не сразу открыла нам причину слез.

— Успокойся, деточка, скажи нам, почему ты плачешь? — уговаривал ее Зюлтваувер. И наконец последовало признание:

— Ох, папочка… У меня же нет тычинок.

Вот это да!

Поздно вечером, катаясь на новых роликах по Лейдсестраат, я наткнулся на Виллебранда, который как вкопанный стоял перед магазином Де Грёйтера.

— Что-нибудь случилось? — полюбопытствовал я, потому что вид у него был крайне озабоченный.

— Да вот, занял очередь, — ответил он, — утром буду первым.

— За чем очередь-то? — спросил я.

— Да за комбижиром, — спокойно объяснил он. — Прошлый раз он кончился прямо перед моим носом. Но уж теперь я буду умнее.

— Слушай, Виллебранд, — начал я самым что ни на есть ласковым тоном больничной сиделки. — На твоем месте я бы сейчас пошел домой и лег спать. Какой комбижир, что ты? Война-то давно кончилась! Теперь, если верить радиопередачам, у нас мирное время.

— Тогда зачем же я здесь стою? — изумленно спросил он.

— Понятия не имею, — сказал я. — Вспомни-ка, что ты делал в начале вечера.

— Сперва в кино ходил, — припомнил он, — потом поел. А потом лег в постель…

— В постель?..

— Теперь мне все ясно! — воскликнул он с облегчением. — То, что я здесь стою, мне просто снится. Ну-ка, встряхни меня хорошенько.

Чего не сделаешь для друга! Я схватил его за плечи и что есть сил встряхнул.

— Ой-ой, ты что это?! — испуганно вскрикнул он и с опаской посмотрел на меня.

— Ну, вот ты и проснулся, — радостно сказал я.

— И я тоже, — раздался чей-то ехидный голос. Это была мефрау Виллебранд, лежавшая под одеялом рядом с мужем. К своему удивлению, я обнаружил, что сижу в зимнем пальто на краю супружеской кровати, а моя рука все еще покоится на голубом пижамном плече Виллебранда.

— Ты как сюда попал? — зевая, спросил он и окинул меня критическим взглядом.

— Да я увидел тебя на Лейдсестраат, — сказал я. — Ты занял очередь за комбижиром.

— Что за бред! — воскликнул он. — Война ведь давно кончилась.

— Вот это самое я тебе и сказал, — ответил я, — а ты попросил тебя разбудить.

Виллебранд с женой обменялись многозначительным взглядом.

— Может, пойдешь домой… — предложил он.

— Ну знаешь, — обиделся я, — мне ведь только хотелось помочь тебе, и все. Я вышел из комнаты. Когда я открывал наружную дверь, Виллебранд неуверенно бросил мне вдогонку:

— Во всяком случае, большое тебе спасибо.

Дома меня ожидало еще одно потрясение: войдя в спальню, я увидел себя в постели рядом с женой. Читатель может себе представить, какой у меня был вид, когда я разбудил самого себя. Думается, только жена считала, что все не так уж плохо.

— Только бы вы оба, — сказала она, — не торчали целыми днями дома, ведь нет ничего хуже, когда муж все время мозолит жене глаза, да при этом еще и бездельничает.

И мы уговорились, что отныне будем работать по очереди, через день. Сегодня рассказ пишу я, а завтра я. Этот рассказ мой. Заметно?

Будний день

Я спускался в переполненном лифте одного из правительственных зданий в Гааге, и лифт застрял между пятым и четвертым этажом. Произошла серьезная поломка, и лифтер, закусив губу, принялся за ремонт.

— Вот так влипли! — сказал бледный, добродушный с виду мужчина, стоявший вместе с женой возле меня.

— Что верно, то верно, — отозвался я.

Жена его между тем напряженно меня разглядывала. И наконец воскликнула:

— Вот теперь, когда вы заговорили, я вас узнала.

Я посмотрел на ее круглое сияющее лицо.

— Анни, — торжествующе представилась она.

— Анни… — смущенно повторил я. За те двадцать лет, что мы не виделись, она стала втрое толще.

А она сказала:

— Как ты располнел! — И, повернувшись к мужу, добавила не без кокетства: — Это мой первый жених, ты о нем знаешь.

Супруг приосанился.

— Черт возьми! — воскликнул он. — Раз такое дело, давайте наконец познакомимся!

Мы, смеясь, пожали друг другу горячие руки, потому что в застрявшем лифте становилось душно.

— Он, бывало, всегда встречал меня у дверей конторы, — сказала Анни. — Стихи мне писал. И вообще здорово за мной приударял.

— Еще бы, — сказал я.

Муж непонятно почему одобрительно кивнул головой.

— Да, она мне все это рассказывала, — самодовольно заметил он. — Вы ведь и кольцами обменялись, разве нет?

— Лифтер! — окликнул стоявший в углу старик. — Тут девушке стало дурно.

— Я делаю все, что от меня зависит, — отозвался служащий. — Все, что в человеческих силах.

— Ты мое кольцо сохранил? — спросила Анни.

— Конечно, — солгал я.

— Ой, Фриц, не надо! — крикнула она, глядя на мужа с комическим испугом. Тот весело рассмеялся.

— А кольцо, которое вы подарили Анни… — начал он.

— Не рассказывай, Фриц, не рассказывай! — воскликнула она и толкнула его в бок.

— Да чего там, — продолжал он оживленно. — В войну с золотом было туго, верно я говорю?.. А мне надо было поставить коронку на зуб… Вначале она, правда, ни за что не соглашалась, но потом…

— Ну, хватит глупости говорить! — сказала Анни.

— А что тут особенного? Вот он, взгляните, — сказал ее муж и широко открыл рот.