Историческая сказка про учителя, или победа Постмодернизма (СИ)

Женщина разговаривала на совершенно не знакомом языке, напоминавшем шелест сухих листьев - много шипящих и свистящих звуков было в этом мелодичном говоре. Но Лермонтович всё понимал.

― Печаль в твоем сердце пройдет, как было не раз. Но не должно правителю погружаться в пучины страстей обычных людей. Раз Шамаш решил забрать Энкиду, значит, так было необходимо! Как бы вы вдвоем распоряжались в храме и в городе? Это невозможно. Гора имеет лишь одну вершину, и только один бог властвует в одном храме. Советоваться можно со многими, а решение принимает один - царь Урука. В этом и сила и слабость. Но ты правишь нашей общей лодкой Жизни, и только от тебя зависит - утонуть ли нам в пучине, или достичь берега Сытости!

― Я не хотел быть царём. Ты заставила меня стать им.

― О, нет! Тебя выбрали Звёзды, на тебя указал Шамаш, жрец убил себя ради твоей участи! К тебе обращались и старые и неопытные, и юные девы и распутные девки, и дети шли к тебе с любовью в глазах. Ты укротил свою похоть, ты убил священного быка, сражался с врагами за Урук, ты - царь и, значит, сын Шамаша.

― Я твой сын, а не бога. Ты - смертная, а значит, и я тоже.

― Послушай меня! Нинсу зовут меня, то есть мудрой. Я умна и была красива, когда твой отец захотел меня. Мой род всегда любил свитки. А в них сказано много мудрого. Смысл твоей жизни - в служении Уруку. Без Урука ты смертный, а здесь ты бессмертен. Пока стоит Урук, ты всегда будешь живым, хоть пройдут тысячи тысяч лун. И твой Энкиду воплотится в твоем сыне, потому что так захочешь ты. Будущее - это то, что сделаешь ты!

― Я не хочу видеть Урук без Энкиду. Я не хочу видеть солнце без Энкиду. Я и тебя слушаю только потому, что ты тогда привела Энкиду.

Женщина встала с колен.

― Тогда ты должен уйти вслед за ним в царство мертвых.

― Да. Я думаю об этом.

― И тебя забудут, а Урук занесёт песками, или затопит река.

― Да. Скорее всего, так и будет. Или дикари разграбят мой город.

― Да. Дикари могут только убивать и грабить. Они убьют и меня и моих жриц, они разрушат храм Шамаша и уничтожат память об Энкиду, который строил дома и Стену. Они сожгут свитки, заберут золото и камни, убьют детей и стариков, заберут женщин в наложницы, а мужчин превратят в рабов. И все будут проклинать тебя, потому что ты не защитил их. И в царстве мёртвых ты будешь страшно мучиться, но не сможешь ничего изменить.

― А Энкиду?

― Энкиду тоже будет страдать вместе с тобой.

― Нет. Этого нельзя допустить! Я готов слушать проклятья горожан Урука, но Энкиду этого не заслужил!

― Конечно, те, кого мы любим, достойны лучшего. И тебе нужно, чтобы посмертье Энкиду стало благом для его сущности в царстве мёртвых!

Мужчина встал и подошёл к огню, горящему в каменной вазе.

― Огонь оставляет не только пепел, но даёт свет и тепло. И Энкиду, сгорев, оставил свою любовь мне. Ни одна женщина, кроме тебя, не может так же говорить со мной, как Энкиду. И не найти мне такого друга, как Энкиду... Но не могу я позволить ему страдать там, в царстве мёртвых, поэтому я останусь с тобой и с Уруком.

― Это слова истинного царя и героя, они тоже сотворены Энкиду. Теперь он будет с тобой незримо, как боги с людьми. И ты должен сделать всё для Урука, потому что этого хочет Шамаш, и Энкиду тоже хотел этого. Вот теперь я узнаю своего сына. Ты - царь Гхелаамеш! И ты делаешь эту Жизнь по воле Шамаша и по любви Энкиду!

― Да. Так есть. В царстве мёртвых Энкиду будет светлым, как и я! И проклятья живущих не обрушаться на его сущность и не сделают его несчастным! Я так сказал, Гхелаамеш или Гилгамеш!

Женщина поклонилась и ушла. А Гилгамеш остался стоять и смотреть на огонь.

Почему-то картина в голове невольного участника диалога сына и матери стала меняться... Пламя становилось сильнее, но потом исчезло.

Михаил Юрьевич очнулся, но уже заинтересованный услышанным и увиденным диалогом.

― Ах, мой милый, вишь какая история приключилась давно...Слушать надо родителей-то. Хотя матушка Гильгамеша была исключительно умная женщина, чего о других мамашах иногда трудно сказать.

В дверь всё ещё продолжали звонить, но уже как-то устало, а Михаил Юрьевич уже сидел на диване, но всё равно в трусах, правда, укутанный в покрывало.

Старик в тулупе отдыхал в его большом кресле напротив и как-то смешливо произнес:

― Ах, шер ами, то менты рвутся по твою душу! Хотя правильнее говорить: "полицаи". А прибыли они по вызову сознательных граждан...Придётся открывать. Теперь будет совсем другая история! Я их отвлеку...

И старик открыл дверь госслужащим при исполнении ими весьма не простых обязанностей.

Могли ли они упечь Лермонтовича в дурку? Могли.

Могли ли они забрать его к себе в клетку? Могли.

Но не стали применять служивые силушку! Слава богу, не 37-мой год!

Времена меняются. Вот кабы случилось такое поношение с балкона при Виссарионыче или при Грозном царе - не сносить бы Юрьичу головы, или трусов мокрых. А ныне всё стало гуманнее - потому как стремится власть к диалогу с народом, и полицейские ныне не звери, а просто добрые молодцы с достойным образованием и хорошим воспитанием.

Вступают они на службе в диалог нелёгкий с пьяными да сраными преступными элементами и стараются найти хоть что-то человеческое в поганом образе алконавта запойного.

Диалог - это вам не вопль маньяка безумного, это обмен репликами и мировоззоениями. Диалог - это культуры залог, "дивная песнь настоящего структуралиста".

И вошли служивые в квартиру Лермонтовича, и вступили в диалог с ним и гостем его, и был день, а потом и вечер тоже случился. И хоть вёл себя Юрьич "аморально и орал похабно с балкона", а простили его служивые. Пожурили, конечно, но послушались старца и пожалели бедолагу, у которого и зарплата маленькая и горе большое.

И сидел вечером Лермонтович почти трезвый в майке и спортивных штанах у окна на кухне, а за стеклом проносились облака по темному небу. И трамваи звенели, и деревья шумели, и окна в серых домах загорались теплым светом - жизнь неслась мимо и радовалась, что Михайло пришёл в Сознание и смотрит в окошко на то, как несётся Время и Пространство к целям неведомым.

И сказал ему старичок в тулупе.

― Ты, Михайло, больно изнежен. Избаловала тебя мамуленция твоя, не приготовила к борьбе за выживание. Значит, будем учиться выживать в мегаполисе. Такому молодцу негоже в одиночку страдать. Невесту тебе надо и работу хорошую - в общем, ставь себе цели и добивайся, пока мозги ещё все не пропил окончательно. А я тебе уж помогу, так и быть...Но только если сам действовать начнешь! А История - дело правильное, надо только интерес к ней поиметь, так и она к тебе лицом повернётся... Муза она, Клио зовётся, т.е. баба! А к дамам надо особый подход иметь... Ну, да ладно... Утро вечера завсегда мудрей...

― А ты кто? ― вдруг забеспокоился Михайло.

― Я-то?... Ну, мог бы сказать, что Николай чудотворец, но не буду....Да я батюшка твой, никогда тобою невиданный и неслыханный...

Вот как в жизни бывает, словно в сказке, повезло нашему историку несказанно: одного родителя потерял, а другого - нашёл. Вернее, батюшка его вовремя обнаружил.

И долго ещё потом судачили пенсионерки во дворе - про исторического хулигана - поэта Лермонтовича, про странного старика-заступника и про гуманную полицию Москвы-матушки.

С тех пор изменился наш Михайло Юрьевич - то ли полиция на него повлияла, то ли душ горячий, то ли старик в тулупе. Пошёл он по окончательном выздоровлении в библиотеку Историческую узнать - в чем же причина главная войны мировой...Может, со временем и нам что поведает поучительного...

А и всё течёт и потихоньку меняется, а уж в какую сторону - то мы с вами решаем.