И петь нам, и весело петь ! (КСПшные анекдоты от Берга)

Гостья вообще славилась в народе как большая мастерица писать экспромты и через год-полтора, вторично оказавшись в этой же квартире, не удержалась от нового всплеска творчества. Зафиксированный, как и в прошлый раз, рукою автора результат был подколот туда же, где висело предыдущее посвящение.

Я держал в руках эти листочки. Они не отличались не только почерком, но и текстом.

Видимо, действительно существует то, что мы называем законами творчества, именно законами: при повторении эксперимента в тех же условиях неизбежно получается такой же результат!

Профессионализм в законе.

Вспоминает Вера Романова:

-- Сергей Никитин как-то рассказывал, как ему позвонила Жанна Бичевская, которая в то время тоже исполняла их с Берковским песню "Под музыку Вивальди", да и говорит:

-- Вы, наверное, перепутали: почему-то сначала припев, потом два куплета, потом опять припев... А нужно: запев -- припев, запев -- припев.

Никитин пытается ей объяснить, что нет, мол, не перепутали, а именно так и задумано. На что Бичевская с глубоким чувством собственного достоинства заявляет:

-- Молодой человек! Не дай вам бог, конечно, сделаться профессионалом, но я-то -- профессионал и знаю законы сцены. Всегда должно быть: запев -припев, запев -- припев!

ВЕЛИКАЯ СИЛА ИСКУССТВА

Лирика по тревоге.

Рассказывает Александр Городницкий:

-- Поздней метельной ночью мы почему-то решили зайти "на огонек" в дежурное помещение начальника туруханского аэропорта. Сам аэропорт представлял собой обычную грунтовую взлетно-посадочную полосу, быстро раскисавшую под любым дождем, а здание аэропорта было потемневшей и покосившейся на мерзлотной почве от времени избой. Начальник же аэропорта, судя по рассказам, был человеком далеко не заурядным. Мне уже довелось вскользь познакомиться с ним предыдущей весной в мае, когда, приходя к нему, я безуспешно выспрашивал у него вертолет для заброски на весновку, а он неизменно выставлял меня вон, точно указывая, куда именно я должен пойти. Меня еще тогда поразил его неизменно хмурый и похмельный вид, и я поинтересовался причинами такой постоянной мрачности. Причины, как выяснилось из рассказов, были серьезные.

Всего лишь год назад этот неприветливый и обрюзгший человек был майором военной авиации, пилотом первого класса, и командовал где-то под Москвой эскадрильей тяжелых реактивных бомбардировщиков. Примерно через месяц ему должны были присвоить очередное воинское звание подполковника и назначить начальником штаба полка. Был он высок ростом, статен и широкоплеч, и очень гордился личным сходством с "великим летчиком нашей эпохи" Валерием Павловичем Чкаловым. Именно это сходство его и подвело...

...Всем известна нашумевшая в свое время, еще до войны, история, как Чкалов на пари со своими друзьями-летчиками пролетел на самолете под главным пролетом Троицкого моста над Невой в Ленинграде... Герой нашего рассказа, всерьез относясь к своему сходству с великим летчиком, решил во что бы то ни стало повторить чкаловcкий подвиг. А поскольку больших мостов через реки в Подмосковье не оказалось, то он на пари с такими же асами посадил свой тяжелый современный реактивный командирский бомбардировщик на Можайское шоссе, и посадил, как утверждают очевидцы, классно.

Не успел он принять поздравления и почать бутылку из трех ящиков выигранного им на пари коньяка, как дело о нем уже было передано командованию ВВС. К тому же еще совершенно некстати выяснилось, что по Можайскому шоссе пролегает трасса личных автомашин особо ответственных товарищей. В итоге недолгого, но сурового разбирательства бывший командир эскадрильи был от командования отстранен, из майоров разжалован и из военной авиации навсегда уволен. Для исправления он послан был в Туруханск в Полярную авиацию, командовать аэродромом без права полетов. Потому-то и пребывал в перманентно хмуром состоянии.

Услышанная романтическая история только укрепила в нас желание немедленно пообщаться с начальником аэропорта, и мы, несмотря на поздний час, осторожно постучались к нему. В его полупустом кабинете, на огромном деревянном рубленом столе, за которым он сидел, подперев щеку кулаком, стоял селектор, соединявший его с аэродромными службами, пара телефонов и небольшой дюралевый бачок с так называемым "антиобледенителем". "Антиобледенителем" называется специальная жидкость, которая разбрызгивается на плоскости летящего самолета в северных широтах, чтобы они при полете в облаках и тумане не покрывались льдом и самолет не падал. Говорят, что в последние годы, благодаря успехам отечественной (а может быть, зарубежной) химии, для летчиков изобрели что-то такое, что можно только лить на плоскости, но в то отсталое время это был чистый спирт-ректификат.

Посидев с хозяином, встретившим нас с неожиданным радушием, минут двадцать, я решился показать ему свою песню про полярных летчиков, не сказав, конечно, что это моя, во избежание неожиданных последствий (я уже говорил, что он был человеком невычисляемым). Когда, немного пригубив антиобледенителя, я эту песню спел, он действительно совершил поступок довольно неожиданный. Включив селектор, он объявил по аэродрому боевую тревогу, и когда минут через пятнадцать в кабинет набились испуганные и полуодетые люди, он нетвердым голосом приказал:

-- Немедленно проснуться, отложить все дела и начать хором разучивать новую песню.

На следующий день его сняли и с этой должности. В бумаге, посланной по его персональному делу в Главное управление Полярной авиации, значилось, что он, "грубо используя служебное положение, пытался принудить во внеслужебное время сотрудников и сотрудниц (подчеркнуто особо) разучивать нецензурную песню неизвестного содержания".

Понесенное им вторичное наказание не было, видимо, слишком долгим, уже через пару лет выяснилось, что он снова стал летчиком, на этот раз уже в системе Полярной авиации. А поскольку летчик он был действительно классный, то дела его довольно скоро пошли в гору. К середине шестидесятых он уже стал начальником крупного авиапредприятия на Северо-востоке, был награжден орденами и впоследствии с почетом ушел на пенсию.