Ни пуха вам, ни пера

Вот тогда на просище с собакой интересно настрелять полненький ягдташ перепелок,

Они тогда очень сытые.

Они заплывают жиром, и, если вы их пощупаете перед вами не птица, а ком масла.

Когда охотитесь на перепелку со своею собственной собакой, то это наивысшее наслаждение

- Пиль!

"Бах!" Есть!

- Пиль! "Бах!" Есть!

Так что вы потом имеете полное право всем говорить:

- За какой-нибудь час-полтора мой Ральф подал мне шестьдесят семь перепелок. Насилу успевал!

- Пиль! "Бах!" Есть! - Пиль! "Бах!" Есть!

- Вот собака! Ах, и собака!

Когда вы вернетесь с охоты домой и принесете шестьдесят семь перепелок, не забывайте двух правил после перепелиной охоты:

Первое: обязательно почистите ружье!

Второе: не объедайтесь!

* Чумарчина - кафтанчик.

** Спорыш - мелкая однолетняя трава, растущая на склонах и у дорог.

*** Копа - 60 штук.

ВАЛЬДШНЕП

- Что ж... Может, на вальдшнепов поедем? - спросил я своего верного товарища по охоте. - Оно хоть и поздновато, но, возможно, какой-нибудь еще и замешкался у нас. Да и Ральфа нужно проверить, не забыл ли он за зиму, как стойку делать. Поедем, малость проветримся.

- Нет, не поеду! Весенней охоты я не признаю! И тебе не советую! Я противник весенней охоты!

- Почему? Весною в лесу красота какая!

- Вот потому, что красота - я и противник! И задумался, задумался мой верный товарищ. А потом и спрашивает:

- Был ли ты когда-нибудь молодым?

- Кажется, - говорю, - был! А что?

- Когда-то и мне, - говорит он, - было восемнадцать лет. И были тогда у меня глаза, как сливы, и кудри, как песня. И была тогда весна. А Галя, что жила там, за садиком, как перейти леваду, так Галя та, поверь мне, была краше весны! Такой осанки, очей, косы, такого голоса и взгляда, вот присягаю тебе!-не было ни у кого на свете! Мои глаза, и мои кудри, и все, что в груди моей билось и горело, все было для Гали, а Галин взгляд - для меня.

"В субботу вечером, когда папа с мамой уснут, приду", - сказал я Гале.

"А я буду ждать. В клуне", - зарумянилась, зарделась Галя.

Настала суббота.

Ой, как же долго, мучительно долго в ту субботу не вечерело! И целый день тогда из сердца моего лилось:

Когда б уже вечер

Да повечерело...

И батюшка в ту субботу долго вечерню служил. И отец мой почему-то долго-долго во дворе возился, а мать все чего-то на одном месте топталась... И почему, скажи ты мне, в такие субботы время не на рысаках ездит, а на волах, да еще на таких ледащих, что все бичи и все кнуты о них, клятых, изломал бы?! Наконец-то родители улеглись и уснули. Какую ж я в тот вечер рубашку надел, как же я свои кудри расчесал и сапоги как я начистил! А суконная чумарчина на одном плече, как перышко. И пошел! Нет, вру: не пошел, а полетел. За садочек. Господский тогда был тот садочек. Весь липами обсажен, Большими-большими липами.

И был май. И липовая листва едва только распустилась, прижмется к веткам и потихонечку-потихонечку шепчет. А месяц на липы золото ковшами сыплет. И цвела сирень, и ландыши цвели. А соловьи, а соловьи! Что-то невероятное! Особенно мне врезался в память один. Он не пел, а рыдал над своею любимой, которая где-то совсем недалеко от него, под кустом, своим теплым тельцем укутала шоколадные яички. Он умолял:

Люби! Люби! Люби!

Целуй! Целуй! Целуй!

На минутку остановится и снова: "Люби! Люби! Люби!"

И каждое это его "люби!", каждое его слово "целуй!", вылетая из пылкой соловьиной груди, окутывалось запахом сирени и ландышей, украшало веночком трепетное сердце его любимой, которая согревала под кустом будущих своих соловушек.

И шел, я помню, через леваду... Узенькая тропиночка над ручейком. Ручеек с камешками играет: подбежит, плеснет на камешек, сверкнет смехом и побежит дальше. А над левадою - нежные-нежные шатры из золотой кисеи, ясные-ясные, как Галины очи. А дальше вербы стоят, стоят и тихо-тихо думу думают. За вербами Галин огород, а с огорода во двор перелаз... И вот я на перелазе. Стал. Сердце "тех-тех-тех".

...Как вдруг кто-то как технет меня колотушкой по шее, я только - ой!

- К Гале, чертов парень?! Я тебе покажу Галю!

Оттуда к леваде я бежал, должно быть, быстрее, чем к перелазу.

На леваде я упал в траву и зубами рвал ту траву.

Я плакал. Плакал не от боли, нет. Я плакал оттого, что я не видел Гали. Давно это было...

Но и теперь, когда меня иногда уговаривают поехать на весеннюю охоту и стою я где-нибудь над озером и вижу, как на утиный крик, в котором и желанье и просьба -да где там просьба, мольба! - когда на такой крик мчится зачарованный селезень и камнем падает в воду, - прекрасный, как сказка, в своем весеннем наряде, как писанка, раскрашенный всеми цветами, - я замираю. Вот так же и я бежал по леваде к Гале...

И когда я поднимаю ружье и беру его на мушку, я не селезня вижу на озере, я вижу себя на перелазе и... опускаю ружье!

- Нет, друг мой, весною я не охочусь. Я люблю полевать осенью. И утку, и вальдшнепа, и все...

* * *

Вальдшнеп, или лесной кулик, - благородная птица, немного меньше нашего голубя, темно-рыжего цвета, с долгим, как у всех куликов, клювом и длинными ногами. Вальдшнеп, как сказано, птица лесная, у нас не выводится, а только перелетает: вес ною, когда путешествует на север, на места своего гнездования, и осенью, когда возвращается в теплые края.

Тогда в густых кустарниках, а особенно на опушках у нас на Украине появляется вальдшнеп - и поодиночке и целыми стаями, так называемыми высыпками. Вот тогда и охотятся.

Охотятся с охотничьими собаками и на "тяге"...

Тяга - это то самое, о чем И. С. Тургенев сказал:

"Вы знаете, что значит стоять на тяге?"

Итак, на тяге можно стоять.

Но стоять, как вы знаете, можно и на улице. И в комнате можно стоять.

Тяга не похожа ни на улицу, ни на комнату.

Тяга - это совсем наоборот.

Тяга - это когда весною или осенью вальдшнеп перелетает, "тянет" с одного места на другое. Утром и вечером.

Бывает это чаще всего над балкою, когда в вечерних сумерках над деревьями покажется силуэт вальдшнепа.

И вы его стреляете.

Вы идете на тягу заранее, чтобы до сумерек выбрать место, осмотреться, примериться.

Осень...

Лес стоит задумчивый, печальный: ему вот-вот придется сбросить пышные свои одежды, подставить свои ветви дождям холодным, метелям снежным.

Листва с печали желтеет, а кое-где с тоски наливается кровью.

Вот падает кленовый лист: умер он, оторвался с родной ему веточки и падает.

Он не падает на землю отвесно - нет.

Ему так не хочется идти на вечный покой, лежать и тлеть среди умерших собратьев своих...

Он кружит на прогалине, то вверх взлетает, то устремляется к земле.

Ой, как не хочется ему тлеть!

Последним конвульсивным движением он порывается вверх, к свету, к солнцу, что так ласкало его, так голубило...

Но нет уже сил у кленового листа, нет уже в нем жизни, кленовый лист падает на землю и затихает...

Весною на его месте будет молодой лист, зеленый, он с ветром будет разговаривать, хватать жилками своими солнечный луч, под дождем купаться и росой умываться...

Чтобы потом умереть...

Старое отживает, новое нарождается.

"Хор-хор-хор!" - слышите вы "позывные" вальдшнепа.

"Б-б-бах!"

- Ну, что? - кричит вам с другого конца балки приятель. - В кого попал? В пуделя?

- В пуделя! - отвечаете вы.

- Я так и знал! - иронизирует приятель. А вы себе думаете: "Слава богу, что пудель! Пусть пташка себе живет!"

Точно так же очень интересно охотиться на вальдшнепа и с собакой.

С хорошей, само собой разумеется, собакой.

Стойка... "Пиль!.." "Бббах!" и т. д. и т. п.

А мне сдается, что охотиться на вальдшнепа с собакой не так даже интересно, как об этом рассказывать.