Моя сто девяностая школа (рассказы)

- А я отдам ему свой пирожок, - сказала Настя Федорова.

- Он в таком состоянии, что не будет есть, - сказал Александр Юрьевич. - У него шок. Откройте окно, и, может быть, он вылетит.

Женя Данюшевский открыл окно, и скворец, почувствовав дуновение ветра, кинулся к окну, рванулся в него и скрылся за крышей противоположного дома.

Екатерина Петровна все время стояла в дверях класса и наблюдала.

- Ладно, - сказала она. - Я прощаю вам эту шалость, потому что она по теме рассказа. В рассказе скворец сидел в кармане у вора, а в жизни он сидел в парте Югана, который украл у меня время моего урока. Хабен зи ферштанден? (Вы поняли?)

- Я. Вир хабен ферштанден! - ответили мы хором.

НА РЕЛЬСАХ

Он вошел в класс в темной замшевой толстовке, с длинными волосами, спадающими на чуть впалые щеки, с ясной улыбкой карих глаз. Чем-то он был похож на Иисуса Христа. У него был гортанный и в то же время мягкий и ласковый голос.

- Я буду у вас преподавать рисование и лепку, - сказал он. - Меня зовут Павел Николаевич, фамилия моя - Андреев.

И сразу же он показался нам очень симпатичным, и мы все заулыбались. У него были красивые руки с тонкими длинными пальцами, удивительно изящная походка и привычка откидывать падающие на лоб волосы.

Он был родным братом писателя Леонида Андреева.

Как-то он рассказал нам о том, как, будучи летом в Финляндии, Леонид Андреев на пари лег на рельсы железной дороги и через него прошел поезд. Леонид Андреев спокойно встал и пошел домой.

Этот рассказ произвел на меня большое впечатление, и весь урок я никак не мог нарисовать графин.

Честно говоря, я не собирался стать Репиным или Левитаном, но мне хотелось научиться прилично рисовать.

Чернов, Кричинская, Недокучаев, Кривоносов и Зверев постигли это искусство, их рисунки получали оценку "отлично", и я им очень завидовал.

- Что ты делаешь, Поляков? - спрашивал Павел Николаевич. - У тебя на рисунке рука с четырьмя пальцами. А где пятый?

- У него четыре на бумаге, один в уме, - заметил Старицкий.

А я думал о поступке Леонида Андреева на железной дороге.

И вот в мае, когда мы поехали на экскурсию в Токсово собирать растения для гербария, я сказал ребятам - сегодня я повторю подвиг Леонида Андреева.

Никто не поверил.

- Ты псих, - сказала Дружинина.

А Леля Берестовская, которая обожала всякие происшествия, сказала:

- Если ты это сделаешь, я буду тебя уважать.

Я, конечно, мечтал заслужить ее уважение и сказал:

- Дай мне на память свой носовой платок. (Так всегда делали рыцари.)

Леля дала мне маленький кружевной платочек, и я положил его в карман курточки. Затем я направился к железной дороге. Со мной были Берестовская, Женя Данюшевский и Шура Навяжский. Было очень страшно, но Леля смотрела на меня такими глазами, что я сразу лег на рельсы.

Слышно было, как приближался поезд. Главное было лечь точно между рельсами носом в песок, чтобы паровоз и вагоны прошли надо мной, не задев меня какой-нибудь штукой.

- Прижмись сильнее к земле, прижмись к земле! - посоветовал Женька.

- И закрой глаза, чтобы ничего не видеть, - сказал Шурка.

Им легко было говорить.

- Встань, Володя, не надо! - закричала Леля.

Но она так это крикнула, что я понял, что надо.

Шум идущего поезда нарастал. Я уже, по-моему, ничего не понимал и вроде, кажется, потерял сознание. Я ничего не видел и не слышал.

И вдруг я услышал грубый мужской голос:

- Ах ты паразит несчастный! Негодяй! Вставай, хулиган паршивый!

Надо мной стоял усатый машинист. А в двух шагах от меня пыхтел остановившийся паровоз. Увидев меня на рельсах, машинист дал тормоз и остановил состав. Рядом стояли Шурка, Женька и Леля.

- Ты что? - закричал машинист.

Я не мог ответить. Во-первых, я еще не пришел в себя и не мог произнести ни слова, во-вторых, я не мог ему ничего объяснить. Я даже не был уверен, что он знает про Леонида Андреева.

Я встал. Тогда машинист развернулся и дал мне что есть силы по шее.

Это вряд ли могло вызвать большое уважение Берестовской и было больно. Женька и Шурка испугались машиниста и убежали.

- Что тебе - жизнь не дорога, что ты под паровоз кинулся? - кричал машинист. - Ведь мог под колеса попасть запросто! Всего могло покалечить, чем угодно задеть. Ног, рук лишился бы... Что у тебя, горе какое?

- Никакого горя у меня нет. Просто я держал пари, что лягу на рельсы и через меня пройдет поезд. Нам рассказывал учитель, что так сделал писатель Леонид Андреев и ни капельки не пострадал.

- Ах, вон оно что! Ты бы лучше написал что-нибудь, как Андреев - "Дни нашей жизни" или "Бергамот и Гараська". Это было бы дело. А под поездом лежать - это не героизм, а глупость. И Леонид Андреев это, наверно, при капитализме совершил, а не в наши, понимаешь, дни. И я так думаю, он это сделал под влиянием алкоголя, иначе бы не додумался. А тебе стыдно...

Машинист махнул рукой, поднялся к себе на паровоз, дал гудок, и поезд скрылся за поворотом.

Я подошел к Леле.

- Не получилось.

- Все равно ты был героем. Конечно, не До конца, но был. Поезд через тебя, конечно, не прошел, но мог пройти. У тебя хватило смелости, я свидетельница.

А вообще ты можешь повторить это, и уж второй раз выйдет наверняка.

- Нет, второй раз я ложиться не буду. Мне достаточно того, что было. И у меня к тебе просьба: дай мне честное слово, что ты не расскажешь об этом Павлу Николаевичу и никому из наших.

- Даю честное слово, - сказала Леля.

И завтра об этом знал весь класс.

Шурка и Женька молчали, я в них уверен, а Леля выпалила все Павлу Николаевичу на уроке лепки.

Он даже стек в бочку с глиной уронил.

А меня в классе две недели звали "Анной Карениной".

СВЯТАЯ ЛОЖЬ

Если на большой перемене накинуть шубу и шапку, выскочить пулей из дверей школы, повернуть налево, добежать до угла Большого проспекта, поглядеть вправо и влево, не идет ли трамвай, и перебежать дорогу, можно уткнуться носом в булочную Лора. А там - теплые, обсыпанные мукой, как пудрою, калачи, горячие пирожки с яблоками и сдобные румяные булочки, очень похожие на птичек, и глазки у них сделаны из коринки.

Мы очень любили бегать к Лору. Это был, если мне не изменяет память, одна тысяча девятьсот двадцать второй год. Была зима. Большой проспект был завален снегом. Он громоздился горами вдоль тротуаров.