Свод (СИ)

«Ох, Свод». От одного его имени у бодро шагающей по лесной тропе девушки застывало дыхание, и немели ноги. Могла ли она подумать, что он станет ей таким родным в миг, когда неизвестные паны выкупили её тогда у сквалыги Винсента? Наверное, нет. В то время лихой дух побега толкал её в спину, говоря: «вот ещё счастливый случай. Прав брат, в жизни везёт ловкачам и пронырам. Плыви, Михалинка, по этой реке, а при удобном случае выберешься и на берег».

Да разве стала бы она тогда бежать, если бы только знала, что на самом деле от несчастий у позорного столба её спасла сама судьба. Видно это пан Бог указал ей тогда: «вот тебе добрый человек, будь с ним и не ходи больше лихой дорожкой брата». Чего там греха таить, Михалина достаточно видела в своей жизни мужиков, но Свод был другим. В нём не было этого показного бахвальства, присущего многим.

В отличие от других он никогда не пытался показать своих намерений, хлопая её что есть мочи чуть пониже спины. Да и зачем ему это было делать? Она сама не понимала, как, даже будучи подкошенным хворью, он легко смог взять в свои руки её вертлявое и никому не покорное сердце, а уж то, что пониже спины напитавшаяся счастьем девушка, с удовольствием отдала ему сама.

Едва её шальные мысли нечаянно коснулись сладких воспоминаний, задохнувшаяся от нахлынувших чувств Михалина почувствовала, как приятно заныло радостью сердце и прилила к животу кровь. Будто кто-то полил её хмельным мёдом, ох, как она любила! Чудно получалось, ведь они почти не общались. Достаточно было посмотреть в глаза друг другу, и тут же рука искала руку, а тело — тело…

Не в силах больше терпеть рвущееся из груди пламя, Михалина остановилась. Что ни говори, а весь этот долгий путь к бабке Анатоле она решила проделать только из-за Свода. Не понимая того, что с ней происходит, как и любая другая девушка, Михалина просто считала своим долгом обратиться к ведунье.

Пусть в этом сложном деле Боги да духи разберутся, а как сделают это, устами ворожеи скажут, ждать ли скорого счастья, подле своего возлюбленного?

К полудню высокие лесные своды расступились и открыли перед ней утыканные кривыми вехами[viii] полусгнивших жердей водно-грязевые пространства болот. Здесь следовало брать правее, в обход болота до самого Олтушского озера, а там где-то с версту идти вдоль берега. У самой воды будет выситься холм, или курган, наверху которого и должна стоять избушка Анатоли. Михалина никогда не была тут и помнила о расположении её дома только со слов отца.

На деле, для того чтобы добраться до озера, пришлось делать большой крюк. Уж больно расползлось болото от недавних дождей. Однако ж дальше путь был короток. Ещё издали ясно прорисовывался силуэт древнего кургана, с покатой вершины которого шёл слабый дымок. Знать бабка ещё жива. А если даже и нет, то тот, кто обосновался в её жилище, наверняка подскажет, где её могилка. Хоть будет кому помолиться памяти старушки, да поклониться её праху.

Подойдя к вросшей в землю избушке, Михалина не рискнула подойти и постучать в её крохотную дверь. Вместо того она стала у самого входа и, громко откашлявшись, спросила:

— Есть кто дома?! Не прогневайтесь, хозяева, хочу лишь узнать у вас, …здесь раньше проживала Анатоля Зеноновна!

Вначале внутри отшельничьего жилища было тихо, но, чуть погодя кто-то там зашевелился. Дверь тихонько дрогнула и приотворилась. Из неё появилась сухая, дрожащая рука, а затем сморщенное и тёмное, словно печёное яблоко лицо старухи. Её узкие, покрытые какой-то плёнкой, мутные глаза, привыкнув к свету, упёрлись в незнакомку.

— Адная ты? — слабым и дребезжащим голосом спросила бабка.

— Одна, — кивнула Михалина, и с готовностью подняв узелок, взяла обеими руками и подала его своей дальней родственнице. — Во, Анатоля Зеноновна, я вам розных прысмак прынесла. Я дачка Адама Хмызы, ці памятаеце такога?[ix]

Бабуля медленно перевела взгляд на протянутый ей узелок, а затем обратно на девушку.

— Адама? — Без всякой тени заинтересованности, спросила она и, протянув трясущуюся руку, ловко подхватила дар нежданной гостьи. — Я ні памятаю з Хмызавых хлопцаў Адама, — равнодушно добавила Анатоля, — Міколу ведаю...[x]

— Бабушка, — не дала старухе договорить Михалина, — Адам, гэта старэйшы сын Міколы, а я дачка Адама — Міхаліна.

— Міхаліна? — отчего-то удивилась старуха и повернулась в пол оборота, собираясь вернуться в избушку. — Ты да мяне што мала, маё дзіця, ці так толькі, прысмакі старой бабцы прынесла?[xi]

— Я, — замялась Михалина, — я …маю, бабка Анатоля. Прыйшла паваражыць, на суджанага...[xii]

Старуха повторно смерила гостью придирчивым взглядом:

— Чакай тут. Няма чаго маладой пані глядзець, як старым жыць даводзіцца. Я зараз жа выйду[xiii]...

Не пустила бабка Анатоля девушку в дом и, как показалось Михалине, так и не признала, или не захотела признать в ней свою дальнюю родственницу. Ворожила она прямо у входа в избушку, бросая на большом куске дубовой коры то косточки, то камешки. После этого катала собачий и волчий мех…, в общем, чего только не было на той коре перед тем, как старуха взялась и за саму девушку.

Она смотрела ей в глаза. Закатывала рукав, и смотрела руку от локтевой ложбинки до ладони. Сами же ладони обеих рук она рассматривала так внимательно, будто доселе никогда ничего подобного в жизни не видела.

Далее бабка прощупала девушке живот, грудь, икры ног, а после того, собрала свои гадания и, отнеся их в жилище, вернулась.

Долго рассказывала бабка Анатоля продрогшей на холоде Михалине про её былую жизнь, да про нынешнюю. Всю правду сказала. Про то, что в целом свете у неё только один родственник есть, да и того в скором времени могила ждёт. Тому бедная девушка даже и не удивлялась, знала, что не век же будет чёрное везение хранить беспутного братца Базыля.

Как на том покончили, пришло время и удивляться. Анатоля так ни словам не обмолвившись о том, признала ли она Михалининого отца родственником, сразу подробно рассказала о том, как и когда отец зачах от костоеды. Поведала и про мать. Про то, что она была не местная, из пришлых. Так же о том, что до отца она хотела выйти замуж за другого, но сошла с дома и, встретив отца, вышла за него, и про то, что мать, вслед за отцом померла от сухотки и виной тому их соседи, что замкнули их хату четырьмя страшными покладами[xiv]. Отсюда и недоля Михалины, что до сей поры не имеет своего двора, и Базыля, которого носит нечистая сила по земле, словно драный лоскут. Негде им с тех покладов несчастным за долю свою зацепиться.

А уж далее бедная Михалина и не знала, куда ей деваться потому, что беспристрастная старуха спокойно, так же, как и раньше, сообщила побледневшей девушке, что в чреве её уже теплится новая жизнь, и что на Купалу[xv] родится у неё мальчик. Не успела эта весть, как следует проникнуть в разволновавшуюся от услышанного душу девушки, как всё новые тайны, открывшиеся ведунье, едва не вышибли землю из-под девичьих ног. Бабуля не особенно вдумывалась в то, что говорит, выкладывала всё, исходя из простого и верного решения, мол, пришла узнать — слушай.

Так вот, сообщила она тут же, что детей у Михалины будет четверо. Трое младших: «добра будуць гадавацца[xvi]», а вот старший в молодости, работая в лесу, потеряет зрение, но потом сможет видеть руками и станет лечить людей, крепко сбавляя тем самым большие родительские грехи. «Слухай, маё дзіця, другі раз казаць не буду. Жадала пра лёс свой цяжкі даведацца, ды пра суджанага? Раскажу і пра гэта...[xvii]».

Легко, будто разговор идёт о ком-то чужом, а не о человеке, близком Михалине, ворожея поведала о том, что суженый её чёрный человек и душегуб. Что приехал он издалека и что богат он, словно царь. Сила в нём страшная, недобрая, что, по всему видать, досталась она ему от великого ведуна, поскольку сам он не мог такому обучится.

Живёт он с того сейчас и на земле, и за гробом, а потому ни дурмана, ни хмельного, ни хлебного, ни другого вина ему давать нельзя. Тогда перетянет его нечисть к себе, и бродить ему после вечно меж небом и землёй. Оно, если даже и не перетянет, своеобразно успокаивала бабка, всё одно твой любимый не жилец. Уж давно предрекли ему смерть лютую, и догадывается он о том, что другой-то ему и ждать не приходится, поскольку и сам уж не сосчитает, сколько собственноручно душ загубил. Та сила великая, что нежданно ему досталась, только продлевает ему страдания...