Снега Аннапурны (СИ)

Было адски холодно, а они надели лёгкие ботинки. Обернувшись, он заметил, что у Ляшеналя одна кошка, та, что на левой ноге, соскочила и болтается. "Почему он ничего не делает?" - вяло подумал Григорий Иосифович, но почему-то не стал дожидаться товарища и ничего ему не сказал.

Его состояние во время этого восхождения было похоже на сон. Он двигался механически, как заведённая игрушка. Холод бил сквозь одежду, как электрический ток, он весь дрожал, а пальцы на ногах и руках совсем потеряли чувствительность: приходилось всё время шевелить ими.

Потом путь перегородила отвесная чёрная стена. Траверс* казался бесконечным: может быть, эта стена тянется вокруг всей вершины?

Но вот, наконец, открылся очень крутой кулуар, и они стали подниматься.

Он потерял чувство времени и почти ослеп: снег сверкал и слепил даже сквозь очки. Все силы были сосредоточены на том, чтобы сделать следующий шаг.

И вдруг, как ему показалось, совершенно внезапно, он увидел, что тянущийся перед ним гребень больше не поднимается: он стал почти плоским. Он остановился. Слева свисали два огромных карниза с ледниками. Справа - бездонная пропасть, уходившая в облака, плотной массой громоздившиеся далеко внизу.

Дышать здесь почему-то стало легче. Сознание возвращалось. В этот момент он понял, что находится на вершине. Минуту-две он стоял неподвижно.

Кроме покрытого плотным слежавшимся снегом гребня и бесконечного моря облаков, тоже похожих на снег, он ничего не видел. Небо, цвета индиго, ослепительно сияло.

В эту минуту его охватило удивительное чувство, которого он не испытывал больше никогда в жизни. Это не была радость победы. Ни о какой победе он не думал. Он остро ощущал сейчас трепетную жизнь миллионов людей, хрупкость и ценность жизни, и свою связь со всеми, кто живёт на Земле. Это чувство причастности ко всему и грусти не было радостным, - скорее, тревожным. Но если бы много лет спустя его попросили назвать самую счастливую минуту своей жизни, он назвал бы именно эту.

Это удивительное чувство жизни продолжалось совсем недолго. Сзади он услышал дыхание друга и обернулся. Ляшеналь дёрнул его за рукав и показал вниз: "Скорее! Спускаемся!"

И начался спуск. Он оказался ещё ужаснее, чем подъём. Они попали в лавину, и Григорий Иосифович потерял рукавицы. Правую он потом нашёл, а левую нет. Лавина спустила их вниз метров на 150-200, но, как ни странно, оба остались целы и невредимы.

Свой лагерь они не смогли найти: им пришлось ночевать в одном спальном мешке, забившись в ледяную трещину. Утром выяснилось, что лагерь был в 200 метрах от них, но вечером и ночью шёл снег, и они его не заметили.

Оба отморозили пальцы на ногах и руках, их пришлось ампутировать в полевых условиях, без наркоза, как только они спустились в 3-й лагерь.***

В 1960-м году, в связи с 10-летием покорения первого восьмитысячника Григория Иосифовича несколько раз приглашали в школы.

Однажды он подробно рассказал о штурме вершины и описал саму вершину, показал три пальца на левой руке и объяснил, что два других ему отрезали без всякого обезболивания. Одна девочка, всё время с жалостью смотревшая на него и чуть не заплакавшая, когда он показал свою руку, спросила:

- Зачем это? Вы покалечили себя, а что вы там нашли? Там же ничего нет!

Тогда он подумал и сказал:

- Что мы ищем в горах? В горах мы ищем себя. Ты ведь хочешь быть смелой, сильной? И я хочу, и любой человек. В горах мы находим себя. Думаешь, я жалею, что потерял два пальца? Нет. Это чепуха. Душа важнее, чем пальцы.

Вскоре после покорения Аннапурны Григорий Иосифович был награждён орденом Ленина, который потом у него отобрали. А в 1953 году (одновременно с "делом врачей") он угодил в лагерь. Поводом послужили его связи с европейскими альпинистами, с которыми он широко переписывался. У него были способности к языкам, и он сумел по книгам выучить немецкий и французский языки.

Но ему сказочно повезло: он пробыл в лагере только полтора года. Умер Сталин, и его освободили, а потом и реабилитировали. Тогда-то он начал работать с детьми.

Сейчас он спал и видел во сне свою жену. Она стояла на горе. Во сне его ничуть не смутило, что жена очутилась на Аннапурне, хотя она не была альпинисткой. Она была одета в лёгкое белое платье и шла прямо к пропасти. Он громко звал её, но она не слышала. Потом он побежал к ней, но в этот момент она шагнула в пропасть и исчезла.

Тут он вскрикнул во сне и проснулся.

Он часто видел свою жену во сне, но никогда не воспоминал о ней наяву.

Григорий Иосифович не мог бы объяснить, почему второй раз не женился. Был он ещё молодым благополучным человеком.

Педагогически одарённые люди очень привязчивы, а он был педагогически одарённым человеком, хотя и без педагогического образования. Это качество необходимо для успешной работы с детьми. Евреи также очень привязчивы, что объяснимо их тяжёлой историей, гонениями и особой ролью семьи и близких людей в их культуре.

Наверное, он просто не мог себе представить рядом с собой другую женщину. Хотя умом понимал, что его бывшая жена - просто ничтожество. Но ум его это понимал, а сердце не хотело его слушать.

Как-то, лет 30 назад, он гостил в Киеве у одного старого друга, давно умершего. Друг был семейный человек. Окунувшись в атмосферу чужой семьи, он ясно осознал свою ошибку. Семья - это что-то непрерывно длящееся, всё время меняющееся и обновляющееся. А работа кончается.

Он очень любил свою работу, увлекался ею. И дети его любили. Но это всё-таки были чужие дети.

Он ошибся: ему казалось, что любимая работа может заменить семью - а это не так. Но исправить свою ошибку был уже не в силах.

Как же может человек так жить? Совсем один. Без всякой надежды. Когда один день в точности похож на другой, и ничего хорошего не ждёт впереди. Когда неделями не с кем сказать слова, а единственное близкое существо - это собака. Когда не хватает денег даже на несколько косточек для единственного друга.

Как не устать от этого? Не пожелать, в конце концов, чтобы это уже поскорее кончилось?

Но - удивительно и странно - с каждым днём он, казалось, всё больше любил жизнь.

Ведь прелесть жизни раскрывается только рядом со смертью. Григорий Иосифович воевал, прошёл через лагерь, мог погибнуть на Аннапурне и во многих других местах. Но во всех этих случаях смерть его была бы внезапной и необязательной. Сейчас же он знал и чувствовал, что его земной путь подходит к концу, что осталось немного. И, стоя на самом краю, ждал, как подарка, каждого нового дня.

Он уже ничего не ждал и не требовал от жизни: ему достаточно было быть просто живым. Он и это воспринимал как большое счастье.

Стояла золотая осень. Григорий Иосифович во время обхода собирал осенние листья и раскладывал их дома на пианино. Мушка приходила каждый день. Он чувствовал себя сносно, и настроение у него было хорошее.

Но вот однажды он, как обычно, вышел со своей тележкой и не нашёл ни одной бутылки. Их не было у Привоза. Не было в сквере Пушкина. И даже на Французском бульваре, даже на Отраде.

Григорий Иосифович очень удивился и расстроился: это случилось с ним впервые за 17 лет.

На следующий день - то же самое: он нашёл только несколько бутылок на маленьких боковых улочках и во дворах.

Он понял, что его участок кто-то стал чистить. До него: видимо, по вечерам.

О словах Мойши-Вструнку он не вспомнил. И не мог понять, кто это делает. Неужели те самые ромы?

Однажды около вокзала он увидел совсем странную картину. В одном месте, недалеко от трамвайной остановки, за скамейками, лежала целая куча бутылок. Но когда он подошёл, оказалось, что все они разбиты. Разбиты - явно специально.

Он стал брать с собой маленький ломик, но ни разу не встретил тех, кто собирал бутылки на его участке. Один раз ему показалось, что на перекрёстке мелькнули чёрные жирные патлы и необъятный живот Мойши-Вструнку, но когда он дошёл туда, там никого уже не было.