Снега Аннапурны (СИ)

Annotation

Рассказ о стариках в современном обществе.

Слуцкий Вадим Ильич

Слуцкий Вадим Ильич

Снега Аннапурны

Случайного прохожего, оказавшегося между 4-мя и 5-ю часами ночи в Приморском районе Одессы, на одной из старых мощёных улиц, могло бы заинтересовать странное событие.

Город ещё спал, не ходили даже трамваи. На совершенно пустой улице, частью освещённой, частью погружённой в густой сумрак (горели не все фонари, в домах же не светилось ни одно окно), не было ни живой души. Как вдруг с правой стороны, если встать лицом к морю, в стене трёхэтажного кирпичного дома с пронзительным скрипом и скрежетом открылась дверь. Она открылась широко, настежь.

Никто не подумал бы, что эта дверь способна открыться, да ещё в такой час. Страшно запущенная, с облупившейся бледно-зелёной краской, с маленьким подслеповатым глазком, она сливалась со стеной. И окно рядом с дверью казалось давно заброшенным, мёртвым: сквозь пыльное стекло ничего нельзя было рассмотреть.

На двери не было номера, вывески - вообще ничего. Что эта дверь вообще тут делает? Подъезд должен быть со двора. Но дверь открылась, и на улицу вышел человек.

Это был высокий, кряжистый старик, на вид лет 70 - 75-ти. Волосы, совсем седые, коротко подстриженные, казались белым шлемом над тёмным, загорелым лицом. На нём была просторная, с многочисленными карманами, брезентовая куртка, когда-то цвета хаки, теперь сильно выцветшая, и чёрные с вытертыми коленями штаны. На ногах - садовые резиновые калоши.

Старик выкатил на улицу тележку и закрыл дверь огромным ключом. Тележка его тоже привлекала внимание. Это была сетчатая металлическая тележка из супермаркета. Внизу, над колёсами, пристроен фанерный ящик. Сверху - другой, картонный упаковочный ящик, обтянутый грязной полиэтиленовой плёнкой, с многочисленными ячейками внутри. Сбоку торчал большой лист картона, тоже завёрнутый в толстую плёнку, с какими-то рисунками.

Старик положил ключ в карман и медленно побрёл по улице вниз, затем свернул в переулок налево. Он внимательно смотрел по сторонам, будто что-то искал на земле.

Может быть, это тёмный эльф из сказки, и он ищет клад?

Но вот "эльф" нагнулся и что-то подобрал в траве под пыльной акацией. Бутылка! Старик-эльф собирал бутылки.

Но почему ночью?

Кроме того, в Одессе бутылки собирают, в основном, бомжи и пьяницы. А этот внушительного вида седой джентльмен вовсе не походил на пьяницу, и бомжем он, видимо, не был, раз у него есть ключ от квартиры, где, может, и не лежат деньги, но, судя по всему, он там всё-таки живёт.

Странный старик.

Последовав за ним и дальше, мы убедились бы, что каждую найденную бутылку он тщательно рассматривает, после чего достаёт огромный лист картона с рисунками, разглядывает его и затем что-то записывает в мятой школьной тетради.

Может быть, это учёный-социолог, и он готовит диссертацию на тему "Что пьют в городе Одессе?"? Но что-то староват!

Интересный старик, но загадочный.

Но вряд ли у нас хватило бы терпения идти за ним и дальше. Двигался он медленно, и нам бы это наскучило.

Если же часа через 3-4 мы оказались в начале той узкой мощёной улочки, где находится странная дверь, то могли бы увидеть того же старика снова. Он по-прежнему катил перед собой тележку, только она теперь закутана сверху грязной полиэтиленовой плёнкой, так что бутылок не видно.

Старик идёт всё так же медленно, но больше не смотрит по сторонам и вниз. Наверное, он уже собрал достаточно большую коллекцию бутылок. Город давно проснулся, светит солнце. Дети бегут в школу, спешат на работу взрослые. Старый человек пристально, с каким-то жадным любопытством, вглядывался в лица людей, особенно, детей. Так смотрят на близких или друзей, которых не видели давным-давно.

На старика никто не обращал внимания, но ему, видимо, нравилось идти по улице среди городской суеты в этот утренний час: иногда он даже слегка улыбался.

Добравшись до своей двери, он открыл её огромным, будто из сказки, ключом, распахнул дверь, так что она наполовину перегородила узкий тротуар, и вкатил внутрь тележку.

Потом закрыл дверь изнутри.

Старика звали Григорий Иосифович Муляр.

Не так давно он отметил своё 90-летие.

Хотя "отметил" - это громко сказано.

Накануне он подобрал на Привозе, в брошенном ящике, оставленные кем-то несколько помятых абрикосов. Тщательно срезав с них части, уже поддавшиеся гниению, он положил их в холодильник. Кроме того, вечером он купил в магазине булочку с кунжутом за 3 гривны (самое дешёвое хлебобулочное изделие в этом магазине) и пачечку шоколадного масла, которое очень любил. И утром, в день юбилея, придя домой с обхода, съел на завтрак эту булочку с шоколадным маслом и абрикосы, вкус которых он совсем забыл.

А вечером зажёг на столе у окна, возле портрета мамы, поминальную свечу. Когда-то, лет 20 назад, ему прислали эту свечу из Израиля. Она была толстая, в жестяном панцире. Свеча горела 25 часов. Рядом в зелёной бутылке из-под шампанского он поставил букет полевых цветов, собранных на круче над Отрадненским пляжем: там были львиный зев, васильки, зверобой и две маленькие розовые мальвы.

Перед тем, как лечь спать, Григорий Иосифович немного посидел у стола, глядя на мерцающий огонёк горящей свечи. Как всегда, в торжественные дни он вспоминал маму. Ему удалось воскресить в памяти один давно забытый эпизод. Как-то он развлекался во дворе тем, что бросал камешки в других детей, и попал девочке, Гите Грозовской, прямо в глаз. Чудом она не ослепла. Мама тогда повела его к соседям извиняться. Он вспомнил её лицо: огорчённое и строгое.

Казалось бы, не самый приятный момент его детства. Но для него это было неважно. Он видел в своём воображении маму, и этого было достаточно, а что именно происходило с ней и с ним - не имело значения.

Спать он лёг лишь минут на 15 позже обычного.

В остальном, этот день прошёл точно так же, как все его дни. В пять утра он ушёл, потом вернулся, рассортировал добычу, позавтракал и лёг досыпать. Всё, как всегда.

Никто из нынешних его знакомых не знал, что у него день рожденья, и никто его не поздравил.

Конечно, так провести свой юбилей нелегко. И горькое чувство минутами посещало его.

Если человек - это сеть связей, как сказал когда-то Сент-Экзюпери, то все внешние его связи с людьми были давно оборваны. Все родные, близкие, друзья его умерли: он остался на Земле совсем один. Своей семьи он не создал. И теперь расплачивался за это.

В большом городе он жил как на необитаемом острове. Люди присутствовали в его жизни только опосредованно: через пивные бутылки, которые они бросали где попало, а он их собирал и этим жил. Иногда за весь день ему случалось не сказать ни одного слова.

И так - последние без малого 17 лет.

Иногда ему становилось невыносимо терпеть такое беспросветное одиночество, потому что по натуре он был общительный человек. Раньше вокруг него всегда крутилось множество людей. Но те, кого он любил, ушли, исчезли. Для ныне живущих же он, немощный старик, не существовал.

А, между тем, сам он чувствовал себя таким же, как прежде.

Люди не понимают друг друга, потому что видят в другом человеке только того, кто он есть сейчас. В ребёнке - беспомощного, маленького ребёнка. В старике - отжившего старика.

На самом же деле старик - внутри себя и ребёнок, и юноша, и зрелый мужчина. Все эпохи его жизни остаются с ним, внутри него. И ребёнок тоже не только тот, кто он есть сейчас, но и кем будет когда-то.

Раньше Григорий Иосифович не замечал, что люди слепы и всегда смотрят друг сквозь друга, не замечая друг друга.