Тайна происхождения. Трилогия

Какое-то время я шагаю, погрузившись в раздумья. Нога болит как сумасшедшая. Не предполагая столько ходить, я не захватил с собой ни пилюли. Зато взял пятьсот из почти одиннадцати тысяч скопленных долларов.

Я долго прикидывал, сколько потратить. Думал потратить больше, может, целую тысячу долларов, но две вещи убедили меня не делать этого. Первая – то, что мне нужен капитал, чтобы начать новую жизнь. Одиннадцати тысяч долларов вряд ли хватит, но я как-нибудь выкручусь. Я определенно не возьмусь за работу «Иммари», так что наличный капитал – все, чем я располагаю. Второй и более важный резон – сомневаюсь, что Хелена захотела бы этого. Она улыбнется и с радостью примет вычурное кольцо, но без энтузиазма. Она выросла в мире, где роскошные драгоценности, шелковые платья и громадные особняки в порядке вещей. По-моему, все это утратило для нее свой лоск. Она жаждет подлинности – и в вещах, и в людях. Чаще всего мы добиваемся того, чего были лишены в детстве. Слишком опекаемые дети становятся сорвиголовами. Голодающие – амбициозными. А некоторые дети, подобно Хелене выросшие в холе и неге, никогда ничего не хотят, окруженные людьми, не видевшими реального мира, попивающими свое бренди каждый вечер и сплетничающими об отпрысках того или иного рода… Порой они хотят лишь видеть реальный мир, жить в нем и сделать его лучше. Познать искренние отношения, видеть, что живут недаром.

Улица впереди окончилась, упершись в Скалу. Мне нужно где-нибудь присесть, дать ноге роздых. Остановившись, я озираюсь. В тени белой скалы, возносящейся справа, прикорнула простая католическая церковь. Сводчатая деревянная дверь распахивается, и пастор среднего возраста ступает под знойное гибралтарское солнце. Ни слова не говоря, он указывает рукой в темный проем, и я поднимаюсь по ступеням в небольшой храм.

Свет просачивается сквозь витражные окна. Церковь красивая, с темными деревянными стропилами и невероятными фресками на стенах.

– Добро пожаловать в храм Богоматери Скорбящей, сын мой, – говорит пастор, закрывая тяжелую деревянную дверь. – Ты пришел исповедаться?

Я начинаю подумывать, не пойти ли на попятную, но красота церкви притягивает меня, и я вхожу глубже.

– Мм, нет, отец, – рассеянно роняю я.

– Чего же ты ищешь? – Он шагает позади меня, сцепив руки перед собой наподобие стремени.

– Ищу? Ничего… или… я был на рынке, чтобы купить кольцо и…

– Ты поступил мудро, придя сюда. Мы живем в странные времена. Наш приход был в последнее время весьма удачлив. Мы получили множество посмертных даров от прихожан, отошедших из мира живых. Фермы, картины, ювелирные украшения, а в последние годы и множество колец. – Он выводит меня из нефа в тесную комнатку с письменным столом и книжными шкафами от потолка до пола, набитыми книгами в кожаных переплетах. – Храм сберегает сии предметы, продавая, когда удается, и используя средства на поддержание тех, кто еще пребывает среди живущих.

Я киваю, не зная толком, что сказать.

– Я ищу… нечто особенное…

Нахмурившись, тот усаживается за стол.

– Боюсь, наш выбор не столь изыскан, как ты мог бы найти где-либо еще.

– Мне нужен не выбор… А кольцо… с историей.

– Каждое кольцо повествует историю, сын мой.

– Тогда какую-нибудь со счастливым концом.

– В сию темную годину счастливые концы – большая редкость, – откидывается тот на спинку кресла. – Но… возможно, мне известно такое кольцо. Поведай мне о счастливой юной леди, которая его получит.

– Она спасла мне жизнь. – Отвечать на вопрос мне неловко, и для начала ничего другого мне в голову не приходит.

– Ты был ранен на войне.

– Да. – Не заметить мою хромоту было бы затруднительно. – Но не только это. Она изменила меня.

Это выглядит неуклюжей сводкой того, что она сделала для меня – женщина, вернувшая мне волю к жизни, – но пастор просто кивает.

– Несколько лет здесь поселилась доживать свой век очаровательная пара. Она работала на миссии в Южной Африке. Ты бывал в Южной Африке?

– Нет.

– Неудивительно. До недавнего времени ею никто не интересовался. Примерно с 1650 года она была лишь перевалочной базой на торговых путях на Восток. Голландская Ост-Индская компания построила Кейптаун как полустанок на морском пути вокруг мыса Доброй Надежды. Построила руками рабов из Индонезии, Мадагаскара и Индии. И таким он и был – торговым полустанком у моря, по меньшей мере до 1800-х, когда нашли золото и алмазы, и это место превратилось в сущий ад на земле. Голландцы веками истребляли местное африканское население в ряде пограничных войн, но затем пришли британцы, принеся туда современную войну. Такую, какую могут вести лишь европейские страны, но, думается мне, тебе сие ведомо. Войну с неисчислимыми жертвами, голодом, болезнями и концентрационными лагерями.

Один воин сражался в Южноафриканской войне на стороне британцев. А поелику военные трофеи достаются победителям, по окончании сего конфликта несколько лет назад у него скопилась весьма кругленькая сумма. Эти деньги он вложил в копи. Наткнувшись на жилу, обогатился, однако был постигнут хворостью. Воительница Армии спасения – испанка, во время войны работавшая в госпитале, – выходила его. И смягчила его сердце. Она поведала ему, что выйдет за него при одном условии: что он навсегда распростится с копями и откажет половину своих богатств госпиталю.

Оный согласился, и они отплыли из Южной Африки раз и навсегда. И поселились здесь, в Гибралтаре, в старом городе на берегу Средиземного моря. Но уход от дел пришелся сказанному человеку не по душе. Он был воином и шахтером всю свою жизнь. Кое-кто мог бы сказать, что он знал лишь тьму, боль и борьбу; что свет Гибралтара сиял слишком ярко для его сердца, преисполненного тьмой, что беззаботная жизнь понудила его задуматься о собственных грехах, каковые преследовали его, изводили его денно и нощно. Но в чем бы ни состояла причина, скончался он год спустя. А сия женщина последовала за ним несколькими месяцами позже.

Я жду, гадая, окончен ли рассказ. И наконец говорю:

– Отче, у нас очень разные представления о том, что являет собой счастливый конец.

Лицо пастыря озаряется улыбкой, словно он услыхал, как дитя сказало нечто забавное.

– Сия история счастливее, чем ты думаешь – ежели веруешь тому, чему учит Церковь. Для нас смерть – лишь переход, да притом радостный для праведника. Сие есть начало, а не конец. Видишь ли, сей человек раскаялся, предпочтя проститься со своей жизнью угнетения и алчности. Он заплатил за свои грехи – во всем, что имеет значение. Он был спасен, как и многие мужчины, доброй женщиной. Но иные жизни трудней, нежели прочие, и иные грехи допекают нас, какой бы ценой мы ни расплатились за них и как бы далеко от них ни уплыли. Быть может, сие и постигло сказанного человека, а может, и нет. Быть может, уход от дел негож трудолюбивому. Возможно, отдых не несет утешения трудящемуся не покладая рук.

А есть и иная возможность. Сей человек искал в Южной Африке войны и мошны. Он жаждал власти, уверенности, знания, что пребывает в безопасности в опасном мире. Но отрекся от всего сего, повстречав эту женщину. Может статься, что он желал лишь быть любимым и не знать мук. И когда обрел это, когда наконец нашел любовь после целой жизни без нее, то умер счастливым. А сия женщина желала лишь знать, что способна переменить мир, и ежели ей удалось переменить сердце темнейшего из людей – значит, надежда жива для всего рода людского.

Пастор примолкает, чтобы перевести дыхание, вглядываясь в меня.

– А может, их единственной оплошностью был уход от дел, оседлая жизнь там, где прошлое смогло их настичь, – пусть лишь в сновидениях ночных. Каковы бы ни были причины их смертей, участь их не вызывает сомнений: Царство Небесное – удел раскаявшихся, и я верю, что сей мужчина и сия женщина живы там по сей день.

Пока я размышляю над рассказом пастыря, он поднимается из-за стола.

– Не желаешь ли взглянуть на это кольцо?

– Мне незачем на него глядеть. – Отсчитав пять стодолларовых серебряных сертификатов, я кладу их на стол.