Синюха (СИ)

   - Ну вот, - шепнул он, приложив к груди руку. - Хоть ты один греешь мне сердце...

   Народ немного погудел, а потом уже, ближе к рассвету, наконец-то засобирались - кто в Пихтовку, кто в Хомут, ну а бригада Фадеева в родные Выселки. Сквозь дрёму Витька слышал, как рядом садились остальные и Сашка, проскочив в кабину, включил многосильный мотор - машина взревела и затряслась, готовая к полёту; просигналив народу, он развернулся прямо здесь, на просеке, и поехал домой той же самой дорогой, через Пролёт. Небо над Свистелкой уже вызревало алеющей мутью, да и туман из глубины леса понемногу отступал. За Пролётом Кувшинов свернул на Северную, поехав на юг, к Побережью, а там и затрясло их на знакомых колдобинах.

   Витька очнулся, когда тяжёлая, пахнущая спиртом рука опустилась ему на плечо.

   - Ну чё, - спросил Фадеев. - Живой?

   - Да вроде, - сказал он, понимая, что врёт. - В баню пойдёшь?

   - Пойду. Травка-то есть?

   - На выщипку думаешь?

   - Думаю, только завтра... к вам сперва, а там и двинем.

   - Сашка с нами?

   - А куда он денется, - пяткой сапога он вдарил по шлангу. - Я ж суку эту хлопнуть хотел.

   - Какую суку?

   - Да ту, которая между камнями торчала, - Володька туго протёр ладони. - Сашка ведь удержал, подожди, говорит, понаблюдаем. Дурак он, ей богу.

   Они подъезжали к селу, но рассвет ещё только занимался - в шесть утра в Параллелях темно, независимо от времени года. Вот и думай, то ли солнце подменили, то ли черти шалят, но как бы то ни было, а народ нехитрый - ко всему привыкнет. Кувшинов как затормозил возле дома, так урал и тряхнуло, и что-то у него внутри предсмертно хрустнуло, а Сашка и бровью не повёл. Только вырубил мотор, спрыгнул в подстывшую грязь, и отрешённо потопал домой, не прощаясь, не говоря ни слова; заскочив на двор, он пропал среди гнилого бурьяна.

   Фадеев и Стрельников пошли вдоль ограды под лай деревенских собак, протопали мимо старой водяной цистерны, через калитку свернули на Витькин двор и там, поднявшись на крыльцо и упёршись рогами в дверь, он кулаком отбил секретный пароль - три быстрых удара, а Зинка словно ждала, но всё равно спросила изнутри:

   - Витька, ты?!

   - Свои!

   Жена распахнула, пропустив их в натопленный дом; запирая дверь, он думал про горячую баньку, про курицу с гречкой, а потом прислушался к детской - Ванька там вроде не кашлял. Он вдохнул в себя воздух и ощутил запах разогретого молока, спирта и мокрых горчичников. Вот и домик родной с тёплой печкой под рукой. Да и не только печкой.

   - Привет, Володь, - Зинка теребила полотенце. - Живые хоть?

   - Живые, - отозвался он. - Ничё с нами не сделается.

   - Чё было-то?

   - На опушку упала, - Витька всё раздевался. - Там греча с курой, да?

   - С курой, - вздохнула Зинка. - Пирог вон, если хотите.

   Фадеев кое-как стащил с себя сапоги, заляпанные грязью, мокрыми листьями:

   - Жира медвежьего Ваньке принесу завтра, недельку потрёшь, и как новенький будет.

   - Там щас печка взорвётся, - кинув полотенце на стул, она пошла в детскую. - А жир твой медвежий никуда не убежит.

   - Ох, чё щас будет! - Витька оскалился, потирая руки. - Щас как залетим!

   Они проскочили в предбанник со старым диваном, в котором сильно пахло мылом и вениками. Попадая в баню, он сразу же забывал всё дурное; Витька стягивал с себя шерстные носки, свитер, рабочий комбинезон и всё это, грязное и мокрое, небрежно скидывал на диван. Перед тем как пройти в парилку, он подкинул в печку жирное полешко, поворошил в ней кочергой, да так, что из топки посыпались искры. Когда Витька открыл дверь, его с ног до головы накрыло обжигающим, целительным жаром: ну вот, самое время выгнать заразу из костей, сгореть дотла и снова возродиться из пепла.

   - Ёлки-палки! - он прыгнул в парную. - Ад кромешный, а не баня!

   - Свою вон затоплю, - Фадеев, войдя за ним, прихлопнул косую дверь. - Там точно пар из ушей повалит!

   Витька взял заготовленный Зинкой кувшинчик с домашним квасом, плеснул на прогретые камешки и стойкий запах дрожжей продрал его до самого основания. Потом он плеснул себе в стакан и уселся на нижний лежак, а Фадеев забрался наверх, открыв рот и тяжело задышав.

   - О выходе думаю, - сказал ему Витька. - О портале, понимаешь, Володь?

   Фадеев полуприкрытым глазом смотрел на тускло дрожащее пламя керосинки.

   - Понимаю. Чего уж не понять.

   - Вылезти, думаю, можно... по крайней мере, хотя бы попытаться. Ты ж знаешь, попытка не пытка.

   Володька, склонившись, зачерпнул из бочки ковш холодной воды, и с размаху выплеснул себе на голову:

   - Попытаться, говоришь?

   - А ты тут торчать собираешься?

   - А чё мне, - крякнул он. - Ноги ходят, хозяйство живёт.

   - Чужой это мир, Володь, нечеловеческий, - он внутренне содрогнулся, резко и больно. - И что это за мир, в конце концов, в котором даже антибиотиков нет.

   Фадеев вздохнул. Он молча опрокинул на себя очередной ковш. После каждого ковша он словно воскресал из мёртвых.

   - Мы ж не знаем даже, как сюда залетели. Ты про порталы свои, а их найди попробуй в этих ебенях проклятых. Это ж всё надо смотреть, под каждый кустик заглядывать.

   - Вот и будем, значит, под каждый кустик заглядывать, каждую букашку под микроскопом изучать. И туманы нам, кстати, надо исследовать.

   - Что туман, то геморрой на задницу! - Фадеев хлопнул себя веником по спине; пот с него лился градом. - Лихорадит меня от них!

   - Да не боись ты этих туманов, Володька! - Витька вдруг сообразил, что надо бы уже как-нибудь повеселей. - Щас я тебя так дубовым веничком отобью, что всякая лихорадка из тебя повылетит! Так что прыгай, собака, на лежак задницей кверху и получай удовольствие!

   Витька вскочил, снова плеснул на камни свежего кваса и ядрёный, могучий пар прожёг их насквозь. Он глубоко и жадно вдохнул этот пар, чувствуя, как тепло проникает в его кости и мышцы, приоткрыл банное окошко и услышал, как где-то в предутренней полутьме протяжным, удивительно жалобным голосом пела сплюшка - сплю, сплю, сплю...