Ящер (СИ)

Ящер аккуратно прикрыл калитку, когда за спиной его раздались два взрыва. Бревна председателева дома подпрыгнули и обвалились вовнутрь. Печная труба с грохотом оседала в избу. Огонь с треском разбегался по брусьям.

Где-то на другом конце села залаяли собаки. Месяц выплыл из-за рваных туч, снова залив подорванную избу своим красноватым светом.

Сейчас, подумал Ящер, сюда сбежится много народу, будут кричать, возмущаться. Топать ногами, чесать затылки. В груди кольнуло и сдавило. Митька прокашлялся. Легкие будто горели огнем. Каждый вдох наполнял внутренние мехи, раздувавшие этот пожар.

Прибегут люди, станут решать, что им делать дальше. Вот и красные власть не удержали, а отряд с комиссаром отправился дальше, на восток, в надежде нагнать передовые наступающие соединения красноармейев, словно собаки покусывающих усталого хищника, медленно отступающего к краю пропасти.

И сколько они еще пограбят таких деревень, пока не "наведут порядок"? Ящер сжал зубы. Нормальные, кстати, зубы, не заостренные. Словно морок какой на него в избе нашел, а может просто жар начинается. Много еще пограбят. Много! Оберут несчастных крестьян, православных да бусурман (если через земли башкир двинут).

После некоторого промедления, Ящер осознал: непременно двинут. Пойдет гидра по бесконечно широкой Руси. Наводить новый порядок, справедливый, с милиционерами да бумажками. Одно радует, сгинет все это. Да, он конца не увидит, но такие вещи рушатся. С грохотом, ужасом и непониманием происходящего. Грядущее обрекает эти памятники истории падать молча. Разукрашенными в яркие цвета и разные бранные слова.

- Словно англицкий какой джентльмен тут рассусоливаю, - поразился своим мыслям Митька.

Лай собак стремительно приближался, народ выбегал из замурованных от ограбления красными изб. Вон уже видны силуэты мужиков в тулупах. Бегут на огневище, свирепые, пьяные, радостные, что это не с ними случилось, но и сострадательные, готовые помочь.

Сжав обрез, Митька перекрестился на горящую председателеву избу, и скрылся в тени.

Отец Порфирий уже пришел в себя и просто храпел за алтарем, заваленный мешками. Чудные звуки раздавались на всю церковь. Тряпка, которой Митек перехватил попу рот не помогла.

- Спишь, отец Порфирий? - обращаясь к нему, словно к бодрствующему, поинтересовался Митька, собирая рюкзак.

В одном из уже вскрытых ящиков отыскался французский алкоголь. Несколько початых бутылок обнаружилось за распятием.

- Эх, отец Порфирий, - неодобрительно произнес Ящер. - Дурная твоя душонка. Даже в контрабанду умудрился свою лапу запустить. И ведь ладно бы куда, в спирт да в еду. Хорошо хоть не кровожадный ты. Беззубый даже. - И тут Митек хохотнул, вспомнив, насколько иронично звучат сейчас его слова.

Взяв все необходимое в длинную дорогу, Митька стоял в нерешительности, не желая сделать первый шаг. Стоит сейчас выйти из церкви, как начнется новая жизнь. Неизвестность, облавы, поиск справедливости. С другой стороны, что он видел раньше-то? Сонное, холодное марево, где все обо всем сожалеют, но поделать ничего не могут? Это даже не огнь жизненный, так, фитилек на лампадке, тризна по лучшим временам.

Сейчас-то он хотя бы отправляется на ее поиски, а здесь справедливость точно не обитает. Да и мира того больше нет. Его и в душе нет, и в окнах домов. Нужда там притаилась и злоба лютая на всех. Притаилась, и ожидает, как бы кого сцапать. Нет, успокаивал себя Митька, уходить надо. Непременно уходить. Сколько нас таких уходило в лес за эти годы? С образком да обрезом наперевес? Молодых, крепких еще, не сломленных большевиками и болезнями? Спаси господи тот мир, что неумолимо наступает своей безбожной поступью гранитного памятника.

Надо попытаться догнать белых, уж они-то знают что делать. У них есть план. Дадут ему шашку и звезду на погоны за храбрость в пути, пока он шел с ними на соединение. А потом махнет он с сабли рюмку, как заправский есаул, крякнет. Занюхает холодным рукавом, и отдаст честь.

А пока иду, свершу подвиги и звание себе заработаю. Может сам Колчак мне нашивки вручит, или Каппель. Звание, думал Митька, его ведь еще заслужить надобно, оно просто так не дается!

Когда Митек проходил мимо старой покосившейся избы, его родного дома, в груди все сжалось. Мама спала. Следов на свежевыпавшем снегу видно не было, значит к ней не ходил никто и она не знает о том, что случилось внизу. Вот и славно. На него вряд ли подумают, а если Порфирий расскажет, то потерянные зубы станут не самой страшной его потерей.

Вернусь, рассуждал он, отблагодарю мать за все. Шубу соболью ей привезу, как у помещичьих баб. Уж матушка-то точно больше заслуживает эту шубу носить. Повстречаю по дороге, надо будет отобрать. Теперь Ящер понял, насколько это легко. Винтовка и правда рождает власть. Власть, страх и террор. Ну и пусть, зато она дает возможность сделать то, что при других обстоятельствах невозможно.

Таким как он одна дорога, всю жизнь мычать от недовольства, да получать кнута, когда мычание господину пресытиться. Можно ли без ружья поквитаться с председателем? А с наступающей советской властью? Митькины мысли унеслись куда-то вдаль, вперед, за ледяные поля, к Каппелю и Колчаку, которые знали что делать с его, Митькиным теперешним положением. Уж они-то разберутся и наведут порядок!

Осторожно, не приминая землю, Митька прокрался к дому и заглянул в мутное окошко. В уголке, скорчившись на полу, возле печи лежала старая измученная женщина. Ее грудь прерывисто вздымалась. Спит, бедная моя, с нежностью рассудил Митька, удерживая огненный кашель. Голова гудела.

Когтистая лапа чудовища положила на крылечке одну небольшую вещицу. Завтра, когда женщина проснется и выйдет на улицу, она найдет ее.

Уходя в леса, Митька оставил на ступеньке золотой образок Николая чудотворца, инкрустированный драгоценными камнями, прихваченный им из церкви.

Бредя пошатывающейся, неуверенной походкой, Митька старательно заметал следы. Пылу поубавилось, но это пока. Не вечно же быть куражу! Он еще свое возьмет, непременно возьмет. Сейчас главная задача настигнуть комиссара и поквитаться с ним за все. Отрядом они движутся медленнее, а ему в одиночку никто не помеха. Если бы еще не эта жаровня в груди! Так и хочется полыхнуть огнем! И ноги подкашиваются...

- Ничего, ничего, - подбадривал себя молодой человек, стряхивая хлопья снега с пустых погон. - Это попа тронуть сложно, а комиссара можно!

Над селом и лесом висел яркий рогатый месяц. Дмитрий Щуров, незаконнорожденный сын помещика, убитого шестью годами ранее, ушел в леса 15 ноября, 1920 года.