Ящер (СИ)

Постучав три раза в размокшую дверь, парень принялся ожидать. Если кто-то и был в храме, то он явно не торопился отпирать. Митек повторил попытку.

За крепкой дверью послышалось ворчание и тяжелое прихрамывающее шарканье:

- Кого святые угодники в такое ненастье несут?

- Отец Порфирий, а отец Порфирий?

- Ты, что ли, Ящер? - не отпирая дверь, разозлился поп.

- Ну, я, откройте-ка!

- Чего тебе? Закончили служить уже, завтра приходи.

- Мне сегодня надобно, мамку пока я на службе стоял, красные обобрали.

- Времена нынче такие, теперь всех обирают без разбору, Христос с тобой и твоей мамкой, ступай домой, да помолись.

- Да я хотел стеклышко подновить, красные оклад разбили!

- Я тебе что, мастеровой какой? Ишь, чего удумал! Мое дело богу служить, пошел прочь, дурак, Ящер!

Митька шмыгнул заложенным носом, да зябко поежился в осенней темноте. Дверь перед ним оставалась запертой.

- Не по-божески как-то, отец Порфирий.

- Не тебе, дураку, решать, как по-божески, а как нет. Ступай, вот и весь сказ!

Парень горько усмехнулся и почесал затылок. Холод и темнота давили на него пронизывающим недомоганием. В калоши натекла жидкая грязь, легкие льняные штаны, латанные в нескольких местах, раздувало ветром. Рубаха колыхалась на крепком торсе подобно парусу.

Местный голова при царе жил хорошо, а при советской власти сделалось ему еще лучше. Стал Никодим Семенович председателем, и был поставлен революционным комиссариатом на распределение имущественных и пищевых благ. Об этом, говорят, у него даже специальная бумажка имелась, чтобы никому неповадно было.

Митька помнил, как мамка ходила к главе с мольбами, падала в ноги, горько плакала, но все, что запомнил ребенок, робко стоявший в стороне, это широкое лицо Никодима, украшенное черной окладистой бородой. Глава скорбно отказал его матери в тот раз, отказал он и после этого, и отказывал всегда и в любых прошениях. А в каких мелочах не отказывал, так потом всякий раз припоминал, как он облагодетельствовал. Видимо, благодаря именно этой способности, он все еще оставался на посту.

Дом главы, или, по-теперешнему, председателя, располагался в самом центре села, неподалеку от храма. Митёк никогда и ничего не просил у Никодима, да и зачем? Тот бы все равно ничего не дал. Но на этот раз, размышлял парень, стараясь представлять себе все в добрых красках, как учили тому французские журналы и пахнущий перегаром фельдшер, дело совсем иное. Ему и нужно-то только одно стеклышко, оклад святителю поправить, а то не по-божески совсем.

Уж, поди, отыщется у председателя такая мелочь, а если нет, придется что-то другое думать.

Во всех окнах у Никодима горел свет. Даже в сенях полыхал меркнущий огарок. Помявшись немного у калитки, Митька, все же, решил зайти. Возле крыльца председателева дома решительности заметно поубавилось. Это всегда так бывает, когда идешь говорить с начальством, подумал он. В уме на место ставишь, а на деле стоишь по струнке и слова не вымолвишь, да и мысли уже по-другому роятся.

- Дядя Никодим! - парень хотел, чтобы его голос звучал сурово и требовательно, но получилось жалобно и протяжно.

В сенях послышался шорох, скрипнула дверь в избу. Митька услышал, как кто-то обувается. Затем отворилась входная дверь, и его обдало теплом топленой избы. На пороге стоял Яшка. В детстве богатырь земли русской, теперь он стоял в армейской шинели и буденовке с красной звездой прямо на лбу. На плече у него висело ружье. Прищурив правый глаз, он спросил:

- Тебе чего, Ящер?

- Да мне гла... председателя бы повидать.

- Катился бы ты отсюда!

- Сам-то что здесь забыл? - ревностно поинтересовался Митька.

- А я теперь в нашем селе за закон отвечаю, - с гордостью заявил Яшка. Видал, какую мне шинель выдали, с ремнем! - он схватился за увесистую бляшку. - А сапоги какие, дивись! Он выставил новый сапог, поблескивающий нанесенной на него ваксой.

- Это как так? - не понял Митёк. - Какой такой закон еще?

- Известно какой, - Яшка сплюнул сквозь зубы, - советский! Новое время настало, Ящер, новое. Меня военный областной комиссариат в ополчение определил. Это теперь называется милиция.

- Какая еще милиция? Всегда полицаи были, - продолжал недоумевать парень, ежась на ветру.

- Это у буржуев полиция, а у нас теперь милиция, неуч. - Яшке этот разговор явно приносил удовольствие, он стоял в новой теплой одежде, опершись о дверной косяк, и, судя по всему, упивался своим новым положением.

- Председателя позови.

- Поздно уже, завтра приходи, там посмотрим.

- Мне сегодня надо.

- Это по какому вопросу такая важность?

- По личному! - не унимался Митёк.

- Поздно уже, товарищ. - На лице Яшки появилась недобрая улыбка. Именно так он улыбался, когда колотил в детстве соседских детей. - Сказано же завтра, иначе будем задерживать до выяснения обстоятельств.

- Что еще за обстоятельства?

- Кто таков, что за дела такие срочные к должностному лицу и прочее.

- Да ты ж меня с детства знаешь... - в этот момент Митька понял, что говорить дальше уже бесполезно. Все, чего он может добиться, это нарваться на Яшкину агрессию. - Ну ладно, милиция...

Уполномоченный Яшка кивнул, записывая этот разговор в список своих побед, одержанных им в немалом количестве сразу же, после назначения в новую должность. Определенно, ему нравилась революция и новый мир, который она за собой несла. Еще недавно он не имел ничего, а сейчас председатель выделил ему конфискованное у преступников жилье, за пару дней ему дали "подъем" куриц и обещали козу. Чего так не жить?

Митька и не знал, что Яшка сделался теперь милиционером. Странное это было явление, "революция". Какое-то искалеченное, выворачивающее все наизнанку. И вроде бы цели преследовались благие, приезжали разные активисты, кино показывали о том, как станет хорошо всем жить, когда красные победят. Обещали большие возможности...

Парень шел через село, погрузившееся в сон. Осенью, в ноябре, люд засыпал рано. Заняться мужику особо нечем. Это девки могут прясть себе в удовольствие, да языком молоть без удержу, а доброму христианину дело есть только при свете дня.

До дома оставалось рукой подать. Окошки не светились, мать поохала, да спать легла, думал Митек. Дел полно предстоит, в подпол лезть, извлекать на свет, что схоронено, если, конечно, чего осталось. Парень посмотрел на небо, вечно хмурое и даже какое-то злобное. Обернулся вокруг, но не увидел ничего, кроме тихого смирения перед наступающим роком. Что-то внутри него надломилось. Вот так вот просто. Без лишних переживаний, просто щелкнуло, и сломалось, и обратно приставить это уже никак было нельзя.

Ну а раз нельзя, стало быть, нечего и пытаться. Так они это у себя в Парижах представляют? - парень улыбнулся и прошел мимо не до конца прикрытой двери в дом.

В сарае у Митька находился небольшой схрон с обрезом, который он берег как зеницу ока. Обрез был старый, но крепкий. Парень периодически доставал его, смазывал и начищал ствол. Оружие досталось ему от Петра Алексеевича. Мать была против, но он твердо сказал ей перед смертью: обрез Митьке оставлю, пусть он им распоряжается.

Разумеется, красным и в голову не пришло бы искать в нижних бревнах неприметную щель. А именно там, под сухими ветками дремало оружие, дожидаясь своего часа. Митек бережно размотал тряпку, пропитанную маслом, и проверил все механизмы. Обрез был исправен. Осечек быть не должно.

Петр Алексеевич, царство ему небесное, оставил целый патронташ. Загрузив в него патроны, сколько влезло, Митька перебросил его через плечо, а те, что остались, рассовал по карманам. Парню на одно мгновенье показалось, что сейчас он похож на белогвардейца какого-нибудь императорского полка, с обрезом да даренным патронташем через плечо!

Разный люд, проходивший через село, говаривал, будто сначала Колчак отступал к восточным фронтам, чтобы обосноваться там и уже оттуда нанести решающий удар по красным, а потом и вовсе передумал. Как знать, может, еще и договориться сумеют, просто разделят русское царство, как это уже не раз делалось, и заживем мы вновь в мире и согласии, хочешь с белыми, хочешь с красными. Простой-то люд воевать желанием не горит, а знатным голову подставлять по чину не положено. Еще бают, будто Казань взяли, да вроде опять отдали, пойди их разбери там, все уже смешалось, как кровь с молоком. От Самары до Симбирска ушкуйничали, да ушли оттуда за рипейские горы. Будто бы сейчас Каппель верховодит, но приказу Колчака верен, и ведет свое войско через ледяные степи в великий ледовый поход. А с ним и всю Русь былую уводит. И никому наперед неизвестно, изойдется ли она в холоде и пурге, или всплывет где-нибудь на аристократической пирушке с бокалом шампанского, чтобы лихо закрутить ус и грустно обмолвиться о былом.