Капитан-лейтенант (СИ)

- Ни скажу я тебе лейтеха ни х*я!

- Значит, что есть такой гад, ты признаешь. Так что вычислим мы его. Эх, нету под рукой сыворотки правды. Хотя может заменить ее классикой? Шпицрутенами? Матросы тут жаждут отомстить за своего друга. И я их целиком и полностью понимаю и поддерживаю. Так что они тебя порвут на клочки за пять минут как Тузик старую газету.

- Ты лейтеха слишком много знаешь, как я погляжу для рядового моряка.

- А я не рядовой. Я капитан-лейтенант. Кстати, говорят, что когда народ узнал из вражеских радиопередач о потере Минска и тебе доложил, ты истерику устроил и в слезах убежал из приемной товарища Сталина?

- Да ты... - и он опять начал материться. Мне эта ругань надоела, и я хорошо приложил его пистолетом по голове. Точно также как он бил вахтенного.

А утром его повесили. Перед строем. Сорвав петлицы и награды. "За нарушение Уставов РККА и РККФ, за нападение на вахтенного, за срыв подготовки РККА к войне, повлекшее массовые потери". Я собственноручно пнул грузовую стрелу, к которой привязали петлю, чтобы она выкатилась в сторону и унесла его за борт. Через два часа после того как он затих, труп сняли с петли, и привязав балласт, выбросили в реку. А всех сопровождавших разжаловали и отправили на фронт рядовыми. На его ППЖ матросы не польстились. Краснофлотцы только ругались - мол, вся эта тыловая шобла дешево отделалась, и надо было бы их всех, особенно Жукова перед повешеньем, сквозь строй прогнать...

Из произошедшего делаю практический вывод. Баррикады на въезде на причал усилили. Вахтенным у трапа приказано к подъезжающим машинам не подходить, а вызывать одного старшего к себе для выяснения всех обстоятельств. Пулеметчики обязаны держать приехавших под прицелом, и в случае любого агрессивного действия, даже просто движения в сторону, или если без разрешения к кораблю направился более чем один человек, сразу расстреливать таких вот непонятливых. А перед раздвигаемым заграждением из колючей проволоки у въезда повесили большой плакат с предупреждением во избежание непонимания.

Так или иначе, но наша служба продолжалась. Все было как обычно, и даже уже успело стать рутиной. Круизы с боеприпасами в Одессу, эвакуация тяжелораненых из Одессы, отражение налетов люфтваффе и в море, и в Одессе, и в Николаеве. Налеты стали реже - зимняя погода и короткие дни благоприятствуют - но зато злее. "Штукасы" больше не появляются, а "Ю-88" или Хейнкели высыпают ночью бомбы с большой высоты куда ни попадя, лишь бы попало в город. И, увы, перехватить их на подходе получается плохо. Оптический дальномер ночью или в облачности бесполезен, звукоулавливатели часто тоже не справляются. Радар нужен, причем даже не в городе, а намного севернее и западнее, ближе к фронту. И хорошая связь.

7 декабря Перл-Харбор все же случился. Япония напала на США. Гитлер тут же сделал глупость и тоже объявил войну Америке. Судя по радиопередачам БиБиСи, Черчилль более чем радостно отреагировал на эту новость, а Сталин - сдержанно.

Утром двадцать третьего декабря я неожиданно получил приказ сдать командование кораблем старшему помощнику и прибыть в Москву, в распоряжение Наркомата РККФ. Приказ был продублирован дважды по радио - и из Москвы и из штаба Черноморского Флота из Севастополя, да еще и нарочный привез мне оригинал приказа, подписанный самим Наркомом Кузнецовым, в засургученном прошитом пакете. Нет, я ни секунды не сомневался, что смерть Жукова и Хрущёва мне просто так с рук не сойдет. Но я ни на секунду не усомнился в своей правоте - жлобов и мерзавцев надо останавливать сразу, иначе они сядут нам на голову. "Паровозы надо давить пока они чайники", как любят говорить многие в Интернете.

Сдал дела, быстро собрался ( сколько мне там собираться-то?) и в назначенное время прибыл на аэродром в Кульбакино. Здесь уже собралась немаленькая группа военных в разных званиях, в основном пехота и летчики, и несколько штатских, включая хорошо знакомых мне директоров судостроительных заводов. Самолет, Ли-2 уже был готов к вылету, но посадку еще не начинали. Все явно ждали кого-то важного. Среди военных неожиданно оказался знакомый подполковник, тот самый танки которого модернизировали по моим предложениям еще в сентябре. Вот только сейчас он был уже полковником. Увидев меня, он радостно заспешил на встречу. Пришлось действовать по уставу:

- Здравие желаю товарищ полковник!

- И ты будь здоров, моряк! И знаешь что, ты брось эту уставщину. В сентябре вон как храбро командовал и ни на чьи звания не смотрел. Я же ведь тебе должен громадное спасибо сказать. Да и не только я. Тебе весь мой бывший полк благодарен. Ты ведь прав оказался тогда, и с танками и со всем остальным. Мой полк благодаря тебе какое-то время оставался единственной боеспособной танковой частью на фронте. И потери у нас меньше всех, есть конечно, но все же... И как ты до всего этого дошел?

- А это просто товарищ полковник. Танк он как корабль, а разве какому-нибудь большому кораблю помешают большая пушка и хорошая броня?

- Да, не помешают... Но все остальное - ПВО, заправщики, эти как ты их там назвал "транспортно-заряжающие машины"? Это-то как?

- Поскольку танк все же меньше корабля, и сам не может обеспечить все сразу - мощное ПВО, нести большой запас топлива, боеприпасов, продовольствия, то значит часть этих, совершенно необходимых грузов и задач надо разделить с другими машинами в составе одной и той же части. Я это с одним раненым "испанцем"-танкистом обсуждал, когда сам лежал в госпитале еще летом 1938. Это в основном его идеи.

- Хорошие идеи, полезные. Думаю что именно из-за них и меня, и вот их, - полковник кивнул в сторону двух директоров, - в Москву и вызывают. Опыт передавать. Одно не могу понять, если это было понятно тем, кто воевал в Испании еще в тридцать восьмом, почему это не делали раньше? Ну ладно, я в Испании или на Халхин-Голе не был, но там ведь была уйма народу, почему они, набравшись опыта, ничего не сделали?

- Так это же замечательно, что сейчас начали опыт передавать....

Я не успел договорить. Подъехала санитарная машина, и врачи, под командованием хорошо знакомого мне Филиппа Матвеевича, принялись грузить носилки с ранеными в самолет. Погрузили шестерых и рядом с ними села в самолет женщина-врач в звании военврача первого ранга. После этого все дружно разместились в самолете на оставшихся свободных местах. Когда мы сели, полковник достал небольшую фляжку с коньяком и налив коньяк в крышку-рюмку, протянул ее мне:

- За Победу!

- За Победу! - ответил я и выпил коньяк из этой рюмки, а полковник сделал глоток прямо из фляжки.

Двигатели заревели на взлетном режиме, и разговаривать стало невозможно. Самый короткий зимний день давно уже закончился, лететь предстояло не меньше шести часов. Делать в полете было совершенно нечего, и я решил, что лучше всего будет хорошо выспаться. Я отдал рюмку полковнику-танкисту, он кивнул, завинтил фляжку, убрал ее в карман и тоже решил поспать.

Очнулся я от мощной пощечины. И сразу не сообразил, где это я нахожусь, и что со мной происходит. Оказывается я уже не в самолете, а сижу на стуле в какой-то комнате. Шинели на мне уже нет, как впрочем, нет и шапки и кобуры с табельным ТТ. А вот "Вальтер" все еще в кармане. Да и кортик на спине под кителем по-прежнему. И руки у меня свободны.

Передо мной стоит наглый тип с двумя лейтенантскими кубарями на малиновых петлицах и что-то втирает:

- ... вот, проснулся наконец-то сволочь фашистская, гад этакий, х*** , - и он понес дальше что-то просто нецензурное и абсолютно не понятное.

- Лейтенант, вы что себе позволяете! - я попробовал разобраться в ситуации. Похоже, что пока я спал, мы прилетели и меня все такого же сонного куда-то привезли. И вот теперь будят весьма брутальными методами. Я конечно не кисейная барышня, но такого обращения не терплю.