Замыкание (СИ)

И вот над сценой появилось сверкающее очами чудище - призрак отца Гамлета, и заговорило утробным голосом. В этом месте на нее напал кашель, она прикрыла рот платком и, давясь, со слезами на глазах, выбежала из зала. Номерок был у сестры, пришлось ждать антракта. Чтобы не замерзнуть в платье из тонкой шерсти, она попрыгала по ступеням, но дежурная сделала замечание. Время длилось долго, наконец, начался антракт, и появилась сестра, Софья оделась и ушла домой. Нина осталась досматривать спектакль.

Софья долго не могла избавиться от шока, и сестра ходила в театр с одноклассницами. Потом рассказывала, что опять видела сына Гамлета. Он ходит на все спектакли отца и сидит на первом ряду. Вскоре объявила всем, что влюбилась, и стала просить Ваню познакомить ее с Колей. Приходила к школе встречать брата, и добилась своего: Коля пригласил ее на свидание. Вернулась поздно, молчаливая, на вопрос Софьи, как прошло свидание, только улыбнулась.

- Соня, ты где? - Яков заглянул в комнату, - Спишь? Я еще посижу.

Она закрыла глаза, погрузилась в дрему и услышала крик: " Все бабы суки!". Кричал Николай, а в ее животе бился еще не родившийся Миша, и она боялась упасть. Дуся в легком халатике, накинутом на ночную сорочку, с голыми худыми ногами, бледными, с голубым узором вен, держалась за шторы, закрывая обзор комнаты, и жалко улыбалась. Пьяный Николай толкнул ее, схватил с тумбочки телефонный аппарат, вырвал шнур, отдернул штору и запустил его в комнату. Раздался звон разбитого стекла.

А она уговаривала себя, только не разродиться тут на полу Дусиной прихожей.

Рядом тихо дышал Яков, в любимой позе, подтянув колени к животу. А она смотрела на потолок, слабо освещенный уличным фонарем, и думала, что тогда в комнате кто-то был еще, но шторы мешали разглядеть. Если Дуся вышла в ночной сорочке и халате, значит, там была женщина. На полке под вешалкой стояли сапоги, красные, на очень высоких каблуках.

Чьи это были сапоги? Остались от сестры? Но у нее не могло быть таких сапог, она носила только черные. Даже коричневые считала вульгарными. Черный цвет подходит ко всему. Дуся бы не смогла в них ходить, у нее болели ноги.

Там, за шторами была женщина. У него всегда была женщина. Зачем он тогда женился? Зачем она вышла за него замуж? Все путалось. "А? Что? - Яков положил руку на ее грудь, - Спи, все хорошо, спи".

Она проспала. Утром хватала книги, конспекты уроков, тетради, совала в сумку все подряд, что под руку попадалось. И заспешила на первый урок, ругая Марго: свалилась на голову, когда такая нагрузка в школе.

Плакатный стиль

Когда они расписались в ЗАГСе и Софья с детьми переехала в его квартиру, Яков ни с того ни с сего озаботился историей своего рода. А ведь раньше высмеивал любителей составления родословного дерева. Мода диктовала присутствие в корневой системе хоть одного завалящего царька, на худой конец князька; если хватит терпения и денег, то специалисты - историки выкопают и кого-нибудь из великих писателей, - котировались выше царской фамилии. Если в мировой истории родословная хомо начинается от африканской прародительницы, то российские сапиенсы произошли от жалкой кучки великих классиков. Мы все оттуда.

Запросы Якова скромнее, ограничивались началом двадцатого века, в круг его интересов попадали деды и прадеды из купечества и родной дядя Борис.

Софья сначала не поверила, что это серьезно, думала, пародирует моду, развлекается таким образом. Но он завел папку, еще папку, съездил в Москву к тетушкам и привез старые альбомы с фотографиями. Принес картонную коробку из-под телевизора и крупно надписал: "Архив семьи Сохнет". И стал терзать Мару, пытаясь выудить воспоминания о дяде Борисе.

Она отмахивалась: вранье эти воспоминания маразматички, путаница из того, что было, с тем, что читала и от других слышала. Да и вообще, тогда не было понятий тоталитаризм, вождизм, сталинизм, все было просто: работа - быт - праздники. В триаде течет время, из года в год, из века в век. Никому это неинтересно.

Отбивалась, как могла, даже взывала к его совести: грех художника заставлять писать пером, пусть ручкой, это противоестественно его природе. Если Яша хочет воспоминаний о Боре, то лучше она по памяти нарисует его портрет, если надо, то и во весь рост, тем более, Яков ростом и фигурой в дядю, постоит, попозирует, раз очень хочется.

Но Яков настаивал: для потомков полезно знать прошлое рода.

Из потомков у него были дочь и внуки: трое мальчиков. Третий, тезка Якова, родился слабоумным, а двое старших уже работали. Но у деда с внуками связи не было. Он не верил в зов крови, с с ними изредка встречался по мере их взросления, но ничего в душе не екнуло, не торкнулось и тому подобное. Шумные, хулиганистые мальчишки, как положено в их возрасте.

Софье было жаль Мару, и она попыталась вразумить Якова:

- Для кого все это? Для внуков? Но ты много раз говорил, что к ним равнодушен.

- Для Миши, пусть знает, нам есть чем гордиться.

- Ну, если больше нечем, гордись, - засмеялась она и подумала: "Миша ведь не его сын", но не сказала: приятно, что отчим и пасынок на радость ей дружны, да так, что Миша всерьез заинтересовался родственником Якова, то ли двоюродным дедом, то ли прадедом - в Гражданскую уплыл из Крыма и сгинул на чужбине.

Пожалуй, не Мара, Миша стал первой жертвой увлечения Якова, когда уехал в Крым поступать в институт на биологический факультет. Тогда еще не было коробки с надписью "Архив...", и ничего серьезного, так, треп за чашкой кофе.

Миша уехал бы независимо от Якова, может, в Питер, вслед за сестрой, поступившей в мединститут, или еще куда-нибудь, лишь бы его не доставал родной отец, который спился и женился на такой же алкоголичке.

Софья жалела, что бабуся не рассказывала о прошлом. Сестры хотели знать о прабабке. О ней ничего неизвестно, кроме того, что жила в Сибири и родила дочь, то есть бабушку, от испанца Хосе, - проходил мимо деревни и остановился в прабабкиной избе на ночь. Но этого мало, интересно, кто были ее родители, всегда ли они жили в Сибири, что тут такого, что за тайна? Бабушка, как обычно, что-то шила и не отвечала, но однажды подняла голову от шитья, губы ее дрожали: "В южной степи, недалеко от Одессы родина моих родителей". "А как вы в Сибири оказались"? Бабушка покачала головой. Вечером у нее случился сердечный приступ. Сестры больше не спрашивала.

Мара категорически отказалась "писать ручкой в тетрадке", и Яков записывал на диктофон, меняя пленки. Она даже увлеклась, даже смеялась: можно нести всякую чушь, пусть слушает, сам виноват, пусть теперь попробует остановить старушечью болтовню.

Он успел многое записать, хотя и не совсем то, что хотел. Надеялся все же выудить из нее воспоминания о довоенном времени, но не успел, Мара умерла, прожив долгую достойную жизнь.

Он сначала записывал на пленочный диктофон, потом переносил на диски, в конце концов, все записи оказались в ноутбуке. Иногда вечерами включал записи, и они вместе слушали Марин глуховатый голос.

" Что ж, если надо, постараюсь повспоминать о Борисе, но особо не рассчитывайте на что-нибудь интересное. Начну с того, что роды у наших матерей принимала одна акушерка с перерывом в неделю. И Борька очень гордился, что старше меня. Роды были тяжелые, я запуталась в пуповине, вылезла придушенная, имя мне дали в честь акушерки, спасшей и мать и меня. Ее нарекли Марией, но все называли Марой, так и меня стали называть. С тех пор вот уж девятый десяток я Мара, так меня называют соседка Никитишна и Яша с Соней. Из близких больше никого, но мне хватает.