Пилигрим (СИ)

Страшные хрипы исторгались из истерзанной груди раненного, и видел я, что каждое его слово стоит ему крайнего напряжения сил, однако не смел прерывать его речей, ибо понимал наверное - слышу я его мудрые слова в последний раз. В разрезанном предательским клинком легком булькала кровь, как вино в наполовину заполненном бурдюке, и страшно было видеть, как по каплям жизнь покидает тело старейшины, чтобы больше никогда не возвратиться в него. Как лед, привезенный с Арарата в жаркое тепло Багдада, истекает водою и исчезает в никуда, так расставался с жизнью Цви Бен Ари, и не было у меня ни сил, ни средств, ни возможностей, ни умения спасти его, и я понимал это, и знал, что старейшина понимает и свою обреченность, и мою неспособность помочь ему. Сейчас, посвященный в мудрость величайших целителей подлунного мира, я знаю, что богами дарованное искусство самого Ибн-Сины или Аверроэса не спасло бы жизнь старейшины при его-то ранении, потому что страшный удар, рассекающий органы и отворяющий кровяное русло, отравлен был предательством родича, от чего спасения не придумано ни древними, ни современными врачевателями, и в будущем, как я предвижу, от предательства способов излечения израненной души не откроется.

-- Смерть моя, разлучница друзей и разрушительница собраний, пришла ко мне в неурочный час, - сказал мне Цви Бен Ари. - Поведенное богом наступит: не просите, чтобы оно ускорилось. Не ко времени приходится оставлять сей несовершенный мир, в котором удалось мне познать столь незначительно малое, что не стоит оно упоминания. Но ведь смерть редко бывает в нужное время, да и призывать ее достойно лишь страждущему, кто свои мирские дела уже завершил, а время перехода в лучший мир все еще не настало, принося одни только мучения телесные. Не время оставлять на тебя обязанности старейшего, ибо ни годами ты не вышел, ни опыта из жизни в достаточной мере еще не почерпнул. Нет на тебе ни крови первого врага, ни крови первой женщины. Вот только времени ждать твоего возмужания тоже нет, и взять его негде, ведь завтра будет новый день, который надо начинать с погребения умерших и с попечения о живущих, с похоронного плача и с пищи для детей, с могильных камней и с воды для утоления жажды. Не следовало бы мне молчать в перестуке камней и сказать о сокровенном, возможно, предназначение изменило бы пути судеб... но что сделано, то сделано, а как все делается по воле божьей, значит, есть в том мудрость, нам непостижимая, высшая и истинная... амен...

Горько и беспомощно вздыхал этот воистину великий в большом и малом человек, нелепо и мучительно завершая свой земной путь, мучаясь от бессилия и думая, как и всегда, не о себе, но о родичах своего племени, каковых осталось всего-то ничего. По его просьбе я обошел спящий бивак, причем одна из наших собак поднялась и пошла со мною рядом, как верный страж и надежный товарищ, охраняя и предупреждая, другая же заняла мое место подле одра старейшины, отдавая ему по-своему дань уважения, которое он возымел в течение своей жизни среди животных, как и среди людского племени. Воистину, мудрость всевышнего явлена во всем, и нет малого и великого для ее проявления. Деяния иного шахиншаха не стоят преданности верного коня или пса, а уж о простодушном доверии малых сих и говорить нечего! Обход мой занял не так чтобы много времени, а я успел не только счесть человеческие остатки нашего каравана, но и убедиться, что все люди спят с той мерой душевного спокойствия, каковая свойственная их темпераменту и мироощущению: дети, усталые перипетиями ужасного дня, спали неспокойно, но глубоко; как и женщины, намаявшиеся непривычной работой по устройству бивака и уязвленные событиями, расколовшими наш невеликий и слабосильный род на еще более жалкие осколки; спали беспробудным сном, не разумея ужаса случившегося, впавшие в детство старики, которым нечего уже было желать, кроме еды да толики тепла, чего они-таки сумели получить на закате дневного светила... Итак, на моих руках оставались двое безумных старцев да один смертельно раненный, да двое мальчиков-младенцев, еще не имеющих понятия ни о чем, кроме вкуса и тепла материнской груди, три бесполезные старухи, пригодные разве что на сбор кизяка на пути скитания, четыре женщины, способных к рождению детей, из которых одна была в поздних сроках тягостей и от этого, и от пережитых ужасов, самостоятельно почти не передвигалась, кроме того, досталось мне под начало, а вернее - на мою шею подростка, десять девочек разного возраста, от младенцев до одиннадцатилетних, ценность которых в сложившихся обстоятельствах была не то что невелика, а попросту ничтожна, ибо кормить их стало бы вскоре нечем, а выдать замуж некому, равно как и невозможно обеспечить калымом, в случае, если все закончится благополучно... Всего же клан Джариддин под моим началом насчитывал шесть человек, двух собак и семнадцать женского полу особ, общим числом в двадцать три людских и две собачьих души, из которых дееспособным, как ни примеривай, оказывался один лишь я.

С тем невеселым докладом я и воротился к лежащему навзничь Цви Бен Ари, коего нашел в еще более тяжком состоянии, нежели прежде. И то сказать, чело его оросилось каплями болезненной испарины, как черепица росою на заре, а руки похолодели, сделавшись скрюченными наподобие орлиных лап. Старейшина тяжко и хрипло дышал, и при каждом дыхании кровавые пузырьки лопались на его потрескавшихся губах. Черты его благородного лица неузнаваемо заострились, а одежды пропитались истекающею кровью настолько, что ткань уже перестала впитывать ее, и кровь падала на песок, почти не останавливая своего движения. Конечно, и прежде мне не раз приходилось видеть людей перед кончиною, как после неудачной охоты на вепрей в долине Тигра, где в камышах зверь незаметен охотнику до той поры, когда бежать уже поздно, а подмогу ожидать еще рано, или после скоротечных схваток наших караулов с пустынными арабскими дикарями, у коих все оружие - одна сарисса, отточенная до остроты бритвы, и которые внезапность набега ставят превыше воинского мастерства и воинского обычая, так что гибнет их, при надлежащем караульщике, преизрядно, однако и они дерутся с неизбывной свирепостью, так что всегда причиняют некоторый урон людям племени... Но то были потери людей, которых я хотя и близко знал, но не бывших мне наставниками и ближайшими сродственниками, а гибель родителей я по причине малолетства и вовсе не запомнил. Здесь же, в каменном лабиринте скал посреди страшной пустыни, ночью, среди опасного безмолвия и полного расстройства всех дел и всего имущества, умирал человек, единственный бывший моим названным родственником, оставляя на меня одного неподъемную ношу ответственности за людей, которым кроме как на меня да на милость всевышнего, надеяться было не на кого. Плакать я не мог, да и не имел на то больше права, опять же, пользы в слезах не предвиделось абсолютно. Цви Бен Ари выслушал мой безрадостный доклад с закрытыми глазами и даже не проявил ничем, действительно ли смысл моих слов дошел до его угасающего сознания, отчего я, обеспокоившись, предпринял было еще одну попытку обсказать ему сложившееся у нас положение, но он слабым движением руки прервал меня, из чего я заключил, что немощь телесная еще не охватила ясности его всеведущей мысли. Вскоре у него начались судороги, руки его и ноги одновременно и по перемене то напрягались нечеловечески, вытягиваясь звенящей струною рубоба, то вдруг все члены принимали мягкость хлопчатой ткани, из которой шьют стеганные халаты для зимних путешествий, и эти болезненные телодвижения, как я мог заключить, бередят и без того не закрывающуюся рану, от чего кровь начинает сочиться все сильнее и сильнее. В промежутках между приступами судорог Бен Ари искал меня взором, затуманившемся от нечеловеческой боли, и хотя я находился рядом и в меру слабых своих сил и познаний старался его положение облегчить, ничего не говорил мне, хотя и являл желание нечто важное сообщить.