Уходила юность в 41-й

— Значит, научись. Заслужи доверие!

Чем и как оценить широкую натуру и железную стойкость [49] наших ребят? До

предела утомленные за минувшие дни и ночи, они опять идут навстречу лишениям и

опасности, выходят, может быть, на огневую линию.

Догоняю лейтенанта Григорьева.

— Шанцевого инструмента маловато, — озабоченно замечает командир батареи.

— Но, должен сказать, к утру надо окопаться в полный профиль!

— Сумеем, управимся, — отвечаю. — Грунт вроде податливый, а работать будем

беспрерывно, в две смены.

— Теперь об элементах обороны, — не спеша рассуждает Григорьев. — Бутылки,

понятно, примитив. Однако в нашем положении и они — сила. И тут важен пример

командира, я должен сказать! Вот лейтенант Пожогин. Какой молодец!

Днем на тренировке одну из бутылок метнул он, Пожогин. Цель мгновенно

охватило бушующим пламенем. «Вот это оружие! — с восторгом закричал Василий. —

Любой гранате под стать!» Старший сержант Козлихин заметил: «Оно должно быть

сильнее. Это ж оружие против танков. Такое будем внушать всем!»

Политрук Ерусланов поспешил поддержать парторга: «Думаю, на первых порах

бутылками надо вооружать не каждого, а наиболее смелых и физически развитых. На

их опыте будут учиться все. Устроим нечто похожее на расчет станкового пулемета».

Это предложение одобрило командование.

Вступаем на деревянный и старенький мост. «Слабоват, — оценивает Пожогин. —

Перед таким мостом плацдарм должен быть надежным и крепким!» — «Это, между

прочим, единственная переправа на всю округу. Так что сделаем вывод, товарищи!» —

отозвался политрук.

...Утро застает нас в замаскированных окопах, отрытых на невысоком косогоре.

Сверяясь с топокартами, осматриваем местность, намечаем ориентиры.

Перед нами широкая равнина, на которой, переливаясь на ветру, колосится

высокая рожь. Это, вижу, особенно взволновало Пожогина. Осматривая хлебные нивы в

бинокль, он сокрушается:

— В такое время, подлецы, войну затеяли! Пропадет добро зря. Ведь какой

урожай вызревает!

По сторонам поле окаймляют дороги, а за ними — и справа, и слева — тянутся

лесные массивы. Но вот они словно ожили — взошло солнце, позолотило купол

далекой церквушки и заиграло лучами по полю и нашему [50] взгорью. Вскоре на

дороге показалась повозка, за ней — другая, третья... Целая вереница выползла из леса.

Судя по одежде — беженцы.

— Вести наблюдение! — приказал командир батареи.

Повозки приблизились к мосту. Там — наше охранение. Застучали дробно колеса

по настилу. Значит, все в порядке.

Сохранить до поры до времени наше боевое расположение в секрете, чтобы

встретить врага огнем в упор и бить наверняка,—одна из наших задач. Но противник

неожиданно сам открыл сильный артиллерийский огонь. Снаряды ложились вблизи

окопов и пулеметных гнезд. Вжавшись в укрытия, бойцы и командиры глубже

нахлобучивали каски, а ефрейтор Морозов, когда ухали разрывы, пробовал шутить:

— Ты поверь, что все дрожит, как летит шестидюймовый!

Командир батареи, направив бинокль в одну точку, вдруг воскликнул с досадой:

— Конечно, огонь корректируется с колокольни! Преимущество высот очевидное.

Снова пролетели над головами снаряды. Закачало из стороны в сторону окоп. Где-

то послышались стоны раненых. И сразу наступила тишина. Остро пахло гарью.

— Теперь, гляди, атака последует! — крикнули за нашим бруствером.

Она в самом деле не заставила ждать. Колонной двигались фашисты по дороге,

что огибала косогор слева. Шли танкетки, за ними — автомашины с пехотой, гарцевали

кавалеристы. А на дороге справа опять появились повозки с беженцами!

— Это, должен сказать, странное совпадение. Или задуманная провокация, —

заметил Григорьев. В этот момент из колонны фашистов вырвалась кавалькада

всадников и понеслась через поле, что-то крича и стреляя на ходу. Беженцы бросились в

лес.

И вдруг — что это? Позади немецкой колонны разразилась пулеметная стрельба.

Затем один за другим ахнули орудийные выстрелы и разрывы встали возле танкеток. Из

лесных зарослей показался танк и пошел на сближение с колонной.

— Это ж наш кавэ! — отрываясь от бинокля, произнес комбат. — Действительно,

стечение обстоятельств. Однако смотреть в оба! [51]

Развернувшись, танкетки открыли ответный огонь по танку, который, убыстряя

ход, ринулся на автомашины. С ходу врезался в одну, подмял, двинулся на другую.

Спрыгивая с грузовиков, пехотинцы кинулись врассыпную. Танкетки, продолжая

стрельбу, поражали своих солдат.

Вокруг поднялась серая завеса пыли и дыма, что, очевидно, спасало наш танк от

прямых попаданий, тем более, что немцы стреляли нервозно и беспорядочно. И вот

одну из танкеток окутало огнем и дымом, другие повернули к лесу.

Тем временем танк всей своей громадиной выдвинулся из пыльной стены и

задним ходом двинулся в нашу сторону.

Григорьев, Ерусланов и я подошли к машине. Из люка высунулся танкист. Снял

шлем, осторожно поправил на голове окровавленную повязку. Потом спрыгнул с брони

наземь, улыбаясь, поздоровался:

— К своим, кажется, попали. Наконец-то!

Он расстегнул комбинезон. На гимнастерке в петлицах — капитанские «шпалы»,

на груди ярко-алой эмалью пламенел орден Красного Знамени. Лицо у капитана было

серым от усталости. Обернувшись к своей машине, позвал:

— Выходи, Дьяченко! Возишься, ремонтируешь? — Вяло ударяя рукой по

гусенице, он вздохнул: — Видно, отходилась ходовая часть.

Из танка вылез старшина с замурзанным смуглым лицом. Вытирая тряпкой

замасленные руки, сказал:

— Может, еще потянет мотор, товарищ капитан, пока рембазу найдем? Авось

теперь у своих! И мост вот кстати.

Затягиваясь самокруткой, капитан стал рассказывать о своих приключениях.

Их танковую дивизию война застала в городке у самой границы. Едва начался

первый артобстрел, дивизия выступила в направлении к Ковелю, где ей надлежало

развертываться. Но из-за ударов вражеской авиации боевые порядки в движении

нарушились. Их КВ серьезно повредило взрывом авиабомбы: заклинило башню.

Встречаясь на пути с противником, пришлось больше действовать пулеметами, а

когда надо было применить пушечный огонь, они маневрировали с помощью гусениц.

Вот наконец выбрались сюда и можно где-то поставить [52] танк на ремонт. Через реку

Стоход они переправились, отыскав брод. Думали: как-то посчастливится на Стыри,

которая шире и глубже? Но, слава богу, тут мост.

Капитан подошел к мосту, тщательно осмотрел сваи и настил. Старшина Дьяченко

тем временем на тихих оборотах выводил танк к переправе, и можно было легко

убедиться, как пострадала грозная машина: вмятины на броне, башня в глубоких

царапинах, в черной копоти.

Водитель выглянул из люка: «Мы прибыли». — «Веди!» — резко ответил капитан.

Звучно чавкая грязью и сверкая гусеничными траками, танк въехал на мост. Но едва

машина навалилась на настил, мост зашатался. Водитель резко затормозил. Гусеницы

закрутились на месте, перемалывая в труху старые доски.

Подскочила санитарная машина с красным крестом на бортах. В старом,

видавшем виды плаще, из-под которого выглядывал белый халат в бурых пятнах,

вышел из кабины врач. Сутулясь, подошел к капитану:

— Вы, очевидно, здесь старший? Мои машины на подходе. Госпиталь эвакуирую.

Едва спаслись. Налетели, как коршуны. Неужели к ним в руки опять? Очень прошу,

товарищ капитан, умоляю, пропустите!

— Дьяченко! Давай задний ход!

Тяжелая машина пятилась к нашему взгорью.

— Боезапас иссяк, горючее на исходе, — шагая по кромке берега, словно сам с

собою рассуждал капитан. — Башня, как у непутевого гуляки, — набекрень! Не танк, а