Гусман де Альфараче. Часть вторая

Однако, при всех пороках, свойственных женскому полу, горе тому дому, где не шуршат их юбки и не стучат каблучки. Нет там ни порядка, ни вкусного обеда, ни опрятно накрытого стола. Если присутствие мужчины укрепляет дом и не дает ему рухнуть, то дыхание женщины гонит от очага бедность и умножает его достаток. Дом без женщины — все равно что крепость без гарнизона или олья без свиного сала.

Впрочем, сейчас не время перебирать женские достоинства. Обратимся лучше к моим собственным прекрасным качествам, коих у меня было в те годы не меньше, чем у табака [121].

Беседуя с трактирщиком, я узнал много любопытного про Сарагосу, про городские привилегии и обычаи; все это было так занятно и мне так понравился разговор с этим человеком, что, казалось бы, лучшей забавы и не придумать. Но грехи мои судили иначе!

В плавании я схватил сильный насморк, который никак не проходил. Во время беседы я вынул из кармана платок и высморкался, а прежде чем сунуть его обратно в карман, я на него поглядел — у многих есть такая привычка.

Тут коварный трактирщик, большой любитель пошутить и посмеяться, вдруг воскликнул:

— Сеньор, сеньор! Спасайтесь! Бегите!

Я, несчастный, так весь и задрожал: ведь я постоянно боялся разоблачения и готов был в любую минуту пуститься наутек. Когда он закричал, я вскочил с места и в два прыжка очутился под пологом кровати.

Он же, не зная, в чем тут дело, подумал, что это я по доверчивости и простоте душевной, и со смехом сказал:

— Видно, ваша милость не страдает подагрой! Как вы быстро бегаете! Выходите! Благодарение богу, не случилось ничего худого. Все уже позади; вылезайте, не бойтесь.

Когда я вышел из-за полога, в лице у меня не было ни кровинки. Удивительно, как я с перепугу не выскочил в окно. Я был сам не свой, совсем потерялся, но, собравшись с силами, постарался скрыть испуг, чтобы не вызвать подозрений.

На вопрос, что все это значит, трактирщик ответил:

— Успокойтесь, сударь, и прикажите получить с вашей милости контрибуцию.

Я тут же дал ему реал, и, так как он продолжал смеяться с самым добродушным видом, я повторил свой вопрос, любопытствуя, за что он взял с меня деньги.

Он же, хохоча во все горло и сияя от удовольствия, ответил:

— Я имею полномочие от попечителей некоего богоугодного заведения взимать подать со всех постояльцев моего трактира, подлежащих обложению. Ваша милость получите от меня квитанцию, с которой сможете ездить и ходить где угодно: никто вас больше не побеспокоит и ничего не потребует. Этим реалом вы оплатили право на въезд и разрешение на выезд.

Он говорил, а я был в таком смущении, что ко мне подошли бы слова, сказанные про одну благородную сеньору; дама эта вышла замуж за новообращенного христианина, польстившись на его богатство. Вскоре она забеременела и, чувствуя обычное в таких случаях недомогание, пожаловалась другой сеньоре, своей приятельнице: «Мне так худо, что даже ноги подкашиваются и руки трясутся, как у ростовщика». На что собеседница отвечала: «Не удивительно, ваша милость, ведь в животе у вас сидит еврей».

Со мной сотворилось что-то неладное. Если бы не смех развеселившегося хозяина, я бы с перепугу помер на месте. Однако его бодрость меня оживила, а оживление подбодрило, и, собравшись с духом, я сказал:

— Меня оштрафовали, а я, ей-богу, даже не знаю за что; не слишком ли строг судья, который выносит приговор, не предъявив обвинения и не выслушав ответчика? Может быть, рассмотрев дело, суд постановил бы вернуть мне деньги! А если я и впрямь виноват, — то хорошо бы узнать в чем, дабы впредь я не впал в ту же провинность.

— Я вижу, что ваша милость человек умный и достойный; позвольте же ознакомить вас с описанием штрафов за известные проступки, подлежащие каре по законам нашего братства. Реал — это вступительный взнос в пользу служителя при ордене. Обождите минутку, прошу вас, сейчас я принесу документ.

Он вышел и вскоре вернулся с большой книгой, куда, по его словам, он заносил имена новых членов братства; вынув из нее несколько отдельных листков бумаги, он начал читать вслух параграфы устава. Некоторые сохранились в моей памяти, и я могу их здесь привести. Спешу оговориться, что повторяю не все пункты, но лишь те из них, которые лучше мне запомнились. Документ был следующего содержания:

Мы, божиею милостью всесильный монарх Разум, ради исправления и искоренения скверных привычек и на погибель злокозненной дурости, каковая растет и укореняется с превеликим для нас ущербом и во вред всему роду человеческому, а также во избежание еще худших зол и дабы преградить путь распространению столь опасной язвы, повелеваем и приказываем издать нижеследующие законы, нами принятые и утвержденные для всех ныне живущих и имеющих родиться, взятых вместе и совокупно, кои обязаны блюсти их и исполнять всегда и во всем, руководствуясь нижеперечисленными параграфами, под страхом установленных за их нарушение кар.

Для вящего же надзора за исполнением правосудия назначаем на должность блюстителей сего важнейшего для государства закона, в чине доверенных и полномочных судей, следующих лиц: Учтивость, Опрятность и Прилежание — наших легатов, дабы от нашего лица и имени они вершили суд и отдавали приказы о задержании, наказании или освобождении виновного согласно их просвещенному мнению. Сим указом на звание председателя ордена рекомендуются наиболее ревностные в данной местности собратья, казначеем ордена назначается Усердие, а рассыльным Молва.

Параграф первый. Человек, который на улице или у себя дома громко беседует сам с собой, приговаривается к трем месяцам хождения в дураках; в течение всего этого срока он обязан воздерживаться от своей привычки, чтобы постепенно от нее отучиться; буде за указанное время он не исправится, назначить ему три повторных срока, по истечении коих обязать его предъявить свидетельство о полном излечении. В случае же непредъявления оного считать возведенным в дурацкое звание навечно, а председателю ордена предлагаем безотлагательно принять подсудимого в братию.

Человек, идущий по вымощенному плитками или кирпичом полу и старающийся ставить ногу непременно посередине квадратов или на их стыках и усердно соблюдающий таковой порядок, подлежит столь же строгому взысканию.

Кто идет по улице и, высунув из-под плаща руку, ведет пальцем вдоль стен, допускается к шестимесячному послушничеству, в течение коего имеет право одуматься; если же за это время он от своей привычки не отстанет, то председатель ложи выдает ему мантию и прочие знаки отличия, и новообращенный брат может считать себя полноправным членом ордена.

Если кто, играя в кегли, не точно пускает шар, а затем начинает извиваться вслед ему всем телом, словно надеясь, что шар послушается его телодвижений и свернет на правильный путь, этот человек признается неисправимым и осуждается пребывать в своем звании, до гроба; объявляем его без проволочек постриженным дураком. Сей параграф распространяется и на тех, кто проделывает сходные телодвижения, уронив или повалив какой-либо предмет, а также на тех, которые, надев карнавальный балахон или шутовскую маску, кривляются и гримасничают под ними, словно кто-нибудь может это видеть. Сюда же мы относим и всех тех, кто, сам того не замечая, копирует чужие движения и ужимки, а также тех, кто режет бумагу или материю ножницами и при этом кривит рот, высовывает язык и корчит другие подходящие к случаю рожи.

Если кто, послав своего лакея с поручением и поджидая его обратно, упорно торчит у двери или окна, воображая, очевидно, что благодаря этому посланный вернется скорее, то этого человека мы приговариваем к покаянию, дабы он признал свою вину; за неисполнение же приговора с ним будет поступлено по усмотрению суда.

Кто медленно и с опаской приоткрывает сданные ему карты, словно от этого они могут измениться и стать лучше, приговаривается к тому же наказанию; если других грешков за виновным не водится, то в виде исключения провинность сию можно простить при одном условии: встретив на улице председателя братства или проходя мимо его дома, виновный обязан засвидетельствовать ему свое почтение снятием шляпы.