Нескромные сокровища

«И также подруги Габалиса, – прибавил Селим, – тут не может быть сомнений. Ввиду этого я думаю, что каждая из них не откажет уплатить следуемую с нее треть за договор. Это мне кажется вполне справедливым, сударыня, и я предоставляю вам уговорить их».

«По правде говоря, сударь, это очень странно с вашей стороны. Могу вас уверить, что эти дамы не имеют никаких прав на Габалиса. Но чтобы вывести их и себя из затруднительного положения, я обещаю, если это вам по вкусу, оправдать вексель, который вы предъявляете им».

Селим принял предложение. Олимпия оправдала свое слово. Вот что, сударыня, Селим должен был рассказать вам.

– Я прощаю его, – сказала фаворитка. – Олимпия не настолько была интересна, чтобы я стала обвинять его в том, что он ее забыл. Я не знаю, откуда выкапываете вы этих женщин. Поистине, государь, вы ведете себя, как человек, который сильно опасается проиграть дворец.

– Сударыня, мне казалось, что вы изменили ваше мнение за эти дни, – сказал Мангогул. – Разрешите мне напомнить вам, над кем я хотел произвести первый опыт. И вы увидите, что не от меня зависело проиграть раньше.

– Да, – отвечала султанша, – я знаю, что вы дали мне слово исключить меня из числа говорящих сокровищ и что с того времени вы обращались только к женщинам, утратившим доброе имя, – к Аминте, Зобеиде, Фелисе, Зюлейке, чья репутация была почти установлена.

– Я согласен, – сказал Мангогул, – что смешно было рассчитывать на их сокровища, но, за неимением других, пришлось иметь дело с ними. Я уже говорил вам и сейчас повторяю, что хороший тон у сокровищ встречается реже, чем вы предполагаете; и если вы сами не захотите выиграть…

– Я, – с живостью перебила его Мирзоза, – отказываюсь от дворца, если для этого нужно решиться на что-нибудь подобное. Говорящее сокровище. Какая гадость. В этом есть что-то непристойное. Словом, государь, вы знаете мои взгляды на это, и я не на шутку повторяю свои угрозы.

– В таком случае, не жалуйтесь на мои опыты, или, по крайней мере, укажите мне, к кому, по вашему мнению, теперь нам прибегнуть, так как я не предвижу этому конца. Распутные сокровища да распутные сокровища – и так до бесконечности.

– У меня большое доверие к сокровищу Эгле, – сказала Мирзоза. – И я с нетерпением жду, когда истечет двухнедельный срок, который вы у меня просили.

– Сударыня, – ответил Мангогул, – он истек вчера; в то время как Селим забавлял вас рассказами о старом дворе, я узнал от сокровища Эгле, что, вследствие дурного настроения Селеби и ухаживания Альманзора, его хозяйка уже для него непригодна.

– Ах, государь, что вы говорите! – воскликнула фаворитка.

– Это факт, – подтвердил султан. – Я позабавлю вас этой историей в другой раз, но пока – поищите другой тетивы для вашего лука.

– Эгле, добродетельная Эгле, в конце концов, изменила себе! – с удивлением повторяла фаворитка. – Я никак не могу опомниться.

– Вы совсем растерялись, – сказал Мангогул, – и не знаете больше, куда вам метнуться.

– Дело не в том, – возразила фаворитка, – но признаюсь, я сильно рассчитывала на Эгле.

– Бросьте об этом думать, – промолвил султан, – скажите нам только, была ли она единственной безупречной женщиной из всех, каких вы знаете.

– Нет, государь, я знаю их сотни, – возразила Мирзоза, – и премилых. Я вам сейчас их назову. Я отвечаю за них, как за себя. Это… это…

Мирзоза внезапно остановилась, не выговорив ни одного имени. Селим не удержался от улыбки, а султан рассмеялся при виде смущения фаворитки, которая знала стольких безупречных женщин и не могла припомнить ни одной. Задетая за живое, она обернулась к Селиму и сказала:

– Помогите же мне, Селим, вы знаток по этой части. Государь, – прибавила она, – обратитесь к… к кому бы это? Да помогите же мне, Селим.

– К Мирзозе, – подсказал Селим.

– Вы не оказываете мне достаточно уважения, – сказала фаворитка, – я не боюсь испытания, но чувствую к нему отвращение. Назовите скорее кого-нибудь другого, если хотите, чтобы я вас простила.

– Можно было бы посмотреть, – сказал Селим, – нашла ли Заида в действительности такого идеального любовника, о котором мечтала и с которым сравнивала всех своих ухаживателей?

– Заида? – переспросил Мангогул. – Сознаюсь, что из-за этой женщины я могу проиграть.

– Это, – прибавила фаворитка, – может быть, единственная, репутацию которой пощадили и чопорная Арсиноя, и фат Жонеки.

– Это очень много, – сказал Мангогул. – Но свидетельство моего кольца значит больше. Отправимся к ее сокровищу.

«Этот оракул правдивей Калхаса».

– Как! – воскликнула фаворитка со смехом, – оказывается, вы декламируете Расина, как актер.

Глава пятьдесят вторая

Двадцать девятая проба кольца.

Зулейман и Заида

Мангогул, не отвечая на шутку Мирзозы, быстро вышел и направился к Заиде. Он нашел ее уединившейся в кабинете у маленького столика, на котором он увидал письма, портрет, несколько безделушек, полученных в дар от возлюбленного, о чем легко было догадаться по тому, как она ими дорожила. Она писала, слезы струились у нее из глаз и орошали бумагу. Она с жаром осыпала поцелуями портрет, перечитывала письма, писала несколько строк, опять бралась за портрет, хватала безделушки, о которых я упоминал, и прижимала их к сердцу.

Султан был несказанно удивлен. Он знал только двух нежно любящих женщин – фаворитку и Заиду. Он считал себя любимым Мирзозой. Но Заида не больше ли любила Зулеймана? И эти два любовника, может быть, единственные заслуживали этого имени в Конго.

Слезы, которые Заида проливала над письмом, не были слезами печали, – это были слезы любви. Ее переполняло в эту минуту восхитительное чувство уверенности, что сердце Зулеймана всецело принадлежит ей.

– Милый Зулейман, – говорила она, – как я люблю тебя! Как ты мне дорог! Как мне хорошо с тобой! В минуты, когда Заида лишена счастья видеть тебя, она пишет тебе о том, что она твоя и в разлуке с Зулейманом ничто не занимает ее, кроме ее любви к нему.

Она предавалась этим нежным мечтам, когда Мангогул направил на нее кольцо. В ту же минуту он услышал, как сокровище ее вздыхает и лепечет первые слова монолога его хозяйки.

– Милый Зулейман, как я люблю тебя, как ты мне дорог! Как мне хорошо с тобой!

Сердце и сокровище Заиды были в таком единении, что речи их не могли быть несходны.

Заида сначала была изумлена, но она так была уверена, что ее сокровище не может сказать ничего неприятного для Зулеймана, что ей захотелось, чтобы он был здесь.

Мангогул возобновил свой опыт, и сокровище Заиды повторило тихим и нежным голосом:

«Зулейман, милый Зулейман, как я тебя люблю, как ты дорог мне!»

– Зулейман – счастливейший из смертных в моей империи, – вскричал султан, – покинем эти места, где образ счастья, большего, чем мое, огорчает меня.

Он быстро вышел и явился к фаворитке с беспокойным и задумчивым видом.

– Что с вами, государь? – спросила она. – Вы ничего не говорите мне о Заиде.

– Заида, мадам, – отвечал Мангогул, – чудесная женщина. Она любит, как никто никогда не любил.

– Тем хуже для нее, – сказала Мирзоза.

– Что вы говорите! – воскликнул султан.

– Я говорю, – отвечала фаворитка, – что Кермадес – один из неприятнейших людей в Конго, что расчеты и авторитет родителей принудили ее к этому браку и что нет супружества более неравного, чем Кермадес и Заида…

– Э, мадам, – прервал ее султан, – она любит вовсе не своего супруга.

– Кого же? – спросила Мирзоза.

– Зулеймана, – ответил Мангогул.

– Прощай фарфор и маленькая обезьянка, – сказала Мирзоза.

– Ах, – шептал Мангогул, – эта Заида меня поразила. Она меня преследует, я одержим ею. Мне необходимо ее повидать.

Мирзоза задала ему несколько вопросов, но он отвечал на них односложно, отказался от партии в пикет, которую она ему предложила, пожаловался на головную боль, которой у него не было, ушел к себе, лег спать без ужина, чего еще не случалось в его жизни, и не мог уснуть. Прелести и нежность Заиды, достоинства Зулеймана и его счастье мучили его целую ночь.