Нескромные сокровища

Время тянулось долго для Селима; сто раз он взглядывал на стенные часы; наконец наступил роковой час, и придворный отправился к своей любовнице. Время было позднее, но так как двери Фульвии были всегда для него открыты, его провели к ней.

– Я вас перестала ждать, – сказала она, – и легла в кровать с мигренью, вызванной досадой, какую вы мне причинили.

– Мадам, – отвечал Селим, – требования приличия, а также дела удерживали меня при дворе султана; с тех пор как я с вами расстался, у меня не было ни минуты свободной.

– А я, – заявила Фульвия, – была в ужасном настроении. Подумать только, целых два дня не видеть вас!

– Вы знаете, – продолжал Селим, – к чему обязывает меня мой сан, и как непрочна милость великих мира сего…

– Как? – прервала его Фульвия. – Неужели султан выказал вам холодность? Неужели он позабыл ваши заслуги? Вы рассеянны, Селим. Вы мне не отвечаете. Ах, если вы меня любите, не все ли вам равно, ласково или холодно принял вас султан? Вы будете искать счастья не в его взоре, а в моих глазах и в моих объятиях.

Селим внимательно слушал, вглядываясь в лицо своей любовницы и стараясь подметить в ней выражение правдивости, в котором нельзя обмануться и которое невозможно подделать. Если я говорю невозможно, я имею в виду нас, мужчин, ибо Фульвия так артистически прикидывалась, что Селим начал уже упрекать себя в том, что мог в ней усомниться. Когда прибыл Мангогул, Фульвия тотчас же замолкла. Селим содрогнулся, а сокровище сказало:

– Сударыня может совершать паломничества во все пагоды Конго, у нее все равно не будет детей, и уж я, ее сокровище, знаю, по какой причине…

При этих словах смертельная бледность покрыла лицо Селима. Он хотел встать, но дрожащие ноги подкосились под ним, и он упал в кресло. Султан, оставаясь невидимым, приблизился к нему и спросил его на ухо:

– Не довольно ли с вас?

– Ах, государь, – горестно воскликнул Селим, – почему я не послушался советов Мирзозы и предостережений своего сердца? Счастье мое померкло, я все потерял; я не выдержу, если ее сокровище будет молчать, а если оно заговорит – я погиб. Но все-таки пусть оно говорит. Я жду ужасных признаний, но они будут для меня не так мучительны, как та неуверенность, в какой я нахожусь.

Между тем, первым движением Фульвии было положить руку на сокровище и закрыть ему рот. То, что оно до сих пор сказало, могло быть истолковано в хорошую сторону, но она боялась дальнейшего. Она уже начала успокаиваться, видя, что сокровище хранит молчание, когда султан, по настоянию Селима, снова направил на нее перстень. Фульвия была принуждена раздвинуть пальцы, и сокровище продолжало:

– Я никогда не понесу плода, меня слишком утомляют. Слишком частые посещения стольких святых мужей вечно будут препятствовать моим намерениям, и у сударыни не будет детей. Если бы меня ублажал один Селим, я, быть может, и понесло бы плод, но я живу как на галерах. Сегодня один, завтра другой, гребешь – не выгребешь. В каждом новом мужчине Фульвия видит того, кого небо предназначило быть продолжателем ее рода. Никто не застрахован от этих ее посягательств. Как ужасно положение сокровища титулованной женщины, у которой нет наследника! Уже десять лет, как я предоставлено людям, которые по своему положению не должны бы поднимать на меня и глаз.

Мангогул решил, что сказанного достаточно, чтобы вывести Селима из неизвестности. Не желая его дольше мучить, он повернул в обратную сторону кольцо и вышел, предоставив Фульвию упрекам ее любовника.

Сперва злополучный Селим остолбенел, но ярость вернула ему речь, он бросил на неверную презрительный взгляд и сказал:

– Неблагодарная, вероломная женщина! Если бы я еще любил вас, я отомстил бы вам; но вы показали себя недостойной моей нежности и моего гнева. Такого человека, как я! Обмануть меня с целой кучей негодяев!..

– В самом деле, – внезапно прервала его Фульвия тоном куртизанки, сбросившей маску, – есть из-за чего обижаться. Вместо того чтобы быть мне благодарным за то, что я скрывала от вас вещи, которые привели бы вас в отчаяние, – вы горячитесь, приходите в ярость, как если бы вас оскорбили. Какие основания у вас, сударь, ставить себя выше Сетона, Рикеля, Молли, Тахмаса, любезнейших придворных кавалеров, которым можно оказывать милость, не скрывая от них своих измен? Вы уже стары, Селим, одряхлели и уже давным-давно не в силах удержать при себе молодую женщину, которая далеко не дура. Согласитесь же, что ваши претензии неуместны, ваш гнев непристоен. Впрочем, вы можете, если недовольны, очистить место для других, которые сумеют лучше вас воспользоваться им.

– Так я и сделаю, и с радостью, – заявил Селим в крайнем негодовании. И он вышел, твердо решив больше никогда не видеть этой женщины.

Он вернулся в свой особняк и заперся в нем на несколько дней, в глубине души менее огорченный своей потерей, чем своим продолжительным заблуждением. В нем была уязвлена гордость, а не сердце. Он боялся упреков фаворитки и шуток султана и избегал их обоих.

Он почти решил удалиться от двора, проводить дни в одиночестве и закончить, как философ, жизнь, большую часть которой он потерял в одежде придворного. Однако Мирзоза, угадавшая его мысли, решила его утешить, вызвала в сераль и сказала ему следующее:

– Как, мой бедный Селим, неужели вы решили меня покинуть? Ведь не Фульвию, а меня вы наказываете за ее неверность. Все мы огорчены случившимся с вами, мы признаем, что все это весьма прискорбно, но если вы хоть сколько-нибудь цените благосклонность султана и мое уважение к вам, вы будете по-прежнему составлять нам приятную компанию и позабудете Фульвию, которая никогда не была достойна такого человека, как вы.

– Сударыня, – отвечал Селим, – возраст мой подсказывает мне, что пора удалиться. Я достаточно насмотрелся на свет; еще четыре дня тому назад я дерзнул бы утверждать, что знаю его, но случай с Фульвией сбил меня с толку. Женщины – непостижимые существа, и они все были бы мне ненавистны, если бы вы не принадлежали к полу, всеми прелестями которого вы обладаете. Да сохранит вас Брама от его пороков. Прощайте, сударыня, я удаляюсь в уединение и буду предаваться полезным размышлениям. Я навсегда сохраню воспоминание о расположении, которым вы и султан меня почтили, и если у меня родятся еще какие-нибудь желания, это будут пожелания счастья вам и славы султану.

– Селим, – отвечала фаворитка, – вами владеет досада. Вы боитесь быть смешным, но вам этого не удастся избегнуть, удалившись от двора. Будьте в душе философом, если вам это угодно, но проводить в жизнь философию сейчас не время. Ваш уход объясняется лишь досадой и огорчением. Вы не созданы для того, чтобы жить в пустыне, и султан…

Приход Мангогула прервал слова фаворитки. Она рассказала ему о намерениях Селима.

– Он с ума сошел, – воскликнул государь, – неужели дурное поведение малютки Фульвии лишило его разума?

И обращаясь к Селиму, он прибавил:

– Этого не будет, мой друг. Вы останетесь. Я нуждаюсь в ваших советах, а мадам – в вашем обществе. Этого требует благо всего государства и удовольствие Мирзозы, и так будет.

Тронутый любовью Мангогула и фаворитки, Селим почтительно поклонился. Он остался при дворе и продолжал пользоваться благосклонностью султана и Мирзозы и всеобщей любовью и уважением, благодаря чему все его любили, ценили, высоко ставили и искали его общества.

Глава пятидесятая

Занимательные события в царствование Каноглу, деда Мангогула

Фаворитка была еще очень молода. Родившись в конце царствования Эргебзеда, она почти не имела представления о дворе Каноглу. Случайно вырвавшееся у Селима слово пробудило в ней любопытство; ей захотелось узнать, какие чудеса совершил гений Кукуфа для этого доброго государя, и никто не мог дать ей более точных сведений, чем Селим. Он был свидетелем этих чудес, принимал участие в событиях и знал эту эпоху. Однажды, когда они сидели вдвоем с Мирзозой, она завела разговор на эту тему и спросила его, совершались ли в царствование Каноглу, о котором так много толкуют, еще более поразительные события, чем те, что в настоящее время занимают все Конго.