О праве войны и мира

2. Весьма, однако же, удивительно то, что хотя воля божья и раскрыта в евангелии столь явственно, все же встречаются богословы, именно богословы христианские, которые считают правильным разрешить убийство не только во избежание пощечины, но и по получении пощечины, ради восстановления чести, если тот, кто ее нанесет, предпримет попытку к бегству. Это, как мне кажется, совершенно противно разуму и благочестию (Наварра, гл. XV, 4; Генрих, De irreg., гл. U. Витториа, “О праве войны”, 5). Ибо честь есть мнение о личном превосходстве; тот же, кто сносит такую обиду, доказывает собственное превосходство и тем самым скорее возвеличивает, чем унижает свое достоинство. Не важно, если некоторые вследствие превратного суждения обращают это достоинство в позор путем ложных понятий; такие превратные суждения не касаются ни самой вещи, ни ее оценки. Это было ясно не только древним христианам, но и философам, которые считали малодушием не уметь сносить обиды, как мы показали в другом месте.

3. Отсюда видно также, насколько не доказано то, что признается многими, а именно, будто бы самозащита, сопровождаемая убийством, дозволена правом божественным (ведь я отнюдь не оспариваю того, что так обстоит дело по праву естественному), даже если есть возможность беспрепятственно бежать, ибо бегство - извольте видеть - позорно, в особенности для человека знатного происхождения. Однако в этом нет ничего позорного; такое ложное мнение о бесчестии заслуживает порицания у всех тех, кто стремится м добродетели и мудрости (Сото, приэед, соч., 8, вопр. 5; Dd. in 1. ut vim. D de lust. et lure, et in llb. I C. unde vl; Васкес, указ. соч., гл. XVIII, 13, 14: Сильвестр, толк. на слово “война”, ч. 2, 4) В этом вопросе мне приятно согласие с юристом Шарлем Де-муленом (в прилож. к “Заключениям Александра”, 119). То же, что мною высказано о пощечине и бегстве, я готов распространить также и на другие обиды, коими не умаляется истинное достоинство. Но как быть, если кто-нибудь скажет о нас что-нибудь способное поколебать нашу добрую славу во мнении добрых людей. Некоторые учат, что можно даже убить такого клеветника (Петр Наварра, кн. XI, гл. 3, 376). Это, однако же совершенно ложно и даже противно естественному праву, ибо подобное убийство не есть подходящий способ защиты нашего доброго имени.

О том, что убийство при защите имущества не воспрещено по естественному праву

XI. Обратимся же к преступлениям, направленным против нашего имущества. Если сообразовываться с уравнительной справедливостью, то я не стану возражать против того, что в случае необходимости ради сохранения имущества можно даже убить похитителя. Ибо разница между имуществом и жизнью, как мы сказали выше, возмещается благосклонностью к невинно терпящему ущерб и ненавистью к похитителю. Отсюда следует, что коль скоро мы придерживаемся лишь права, как такового, то убегающего вора можно поразить метательным оружием, если нет возможности выручить свое имущество иным способом. Демосфен в речи против Аристократа говорит: “Клянусь богами, разве это не жестоко, разве не несправедливо и не противно не только писаным законам, но и общему закону между людьми, если мне не дозволено прибегнуть к силе против того, кто, как враг, злонамеренно похищает мое имущество?”. Помимо закона божьего и человеческого, и любовь не препятствует своими предписаниями подобным действиям, если только дело касается не малоценного имущества, которым стоит пренебречь. Такое изъятие правильно добавляют некоторые.

Насколько оно дозволено по закону Моисееву?

XII. 1. Посмотрим, какой же смысл имеет еврейский закон, с которым совпадает и древний закон Солона, упоминаемый Демосфеном в речи против Тимократа, позаимствованный Законами XII таблиц19, приведенный у Платона в кн. IX диалога “Законы”. Все эти законы сходятся в том, что проводят различие между воровством ночным и дневным. Однако относительно оснований указанного закона имеются разногласия. Некоторые считают, что следует принимать во внимание лишь то, что ночью нельзя распознать, кто пришел - вор или убийца, и потому его можно умертвить как убийцу (Сото, там же; Матезилано. notab., 135; Ясон и Гомец, “Наставления практ. об исках”, Коваррувиас, там же, 1, 10; Лессий, спорн. вопр. XI, 68). Другие видят отличие тут в том, что ночью. когда вор остается невидимым, вещь труднее отнять обратно (Коваррувиас, там же; Авг., цит. в Cap. sl perfodiens. de Homlcidio; Лессий, указ. соч., гл. IX, спорн. вопр. XI, 66). Мне же кажется, что издавшие закон не имели в виду, собственно ни того, ни другого; но, скорее, хотели, чтобы никто не был убит непосредственно из-за имущества. Это имело бы место, например, если бы я пронзил копьем бегущего, дабы, настигнув его, вернуть свое имущество. Если же я сам попаду в состояние, опасное для жизни, то мне дозволено отвратить от себя опасность, даже с опасностью для жизни другого; не играет РОЛИ при этом то обстоятельство, что я попал в такое положение, стремясь удержать свое имущество или отнять захваченное, или поймать похитителя, ибо во всех таких случаях мне ничто не может быть вменено в вину, так как я не выхожу из круга дозволенных действий и не нарушаю ничьих прав, пользуясь своим правом.

2. Различие же ночной и дневной кражи основано на том, что при краже ночью едва ли может быть представлено достаточное число свидетелей; и оттого, если будет найден убитый вop, то легче поверить тому, кто заявит, что, защищая свою жизнь, убил вора, особенно если при убитом найдено какое-нибудь оружие, которым можно причинить вред. Именно это ведь предусматривает еврейский закон, говорящий о застигнутом “при попытке проникнуть в помещение” воре, что одни переводят “при подкопе”, другие же лучше - “с орудием для подкопа”; таким образом, например, у Иеремии (I, 34) это слово переводится ученейшими евреями. К подобному толкованию побуждают Законы XII таблиц, воспрещающие убивать дневного вора, за исключением лишь того случая, когда тог защищается копьем. В отношении же ночного вора, стало быть, существует предположение, что он станет защищаться копьем. Под словом же “копье” подразумеваются также любое железное орудие, палка и камень, что пояснено в толковании Гая к самому закону (L. Si pignore. furem. D. de furtls.). Напротив, Ульпианом предложено иное объяснение безнаказанности убийства ночного вора, а именно: она имеет место постольку, поскольку при защите своего имущества невозможно пощадить вора, не подвергая себя опасности (L. Furtum. D. ad leg. Corn. de sica-rite).

3. Таким образом, как я сказал, существует презумпция в пользу того, кто ночью убьет вора. Если же, например, имеются свидетели, из показаний которых ясно, что не было опасности для жизни убийцы ночного вора, то презумпций эта сразу отпадает, вследствие чего убийца пойманного вора обвиняется в человекоубийстве. К сказанному следует добавить, что Законы XII таблиц требовали, чтобы поймавший вора свидетельствовал об этом криком, очевидно, как мы узнаем у Гая, для того, чтобы к месту происшествия по возможности сбежались должностные лица и соседи для подачи помощи и свидетельства (L. Itaque. D. ad leg. Aqulllam). А так как такое скопление людей днем возможно легче, чем ночью, замечает Ульпиан к только что приведенному месту у Демосфена, то ссылающийся на ночную опасность заслуживает поэтому большего доверия.

4. Сходно с этим еврейский закон20 оказывает доверие заявлению девушки о совершенном над нею насилии в поле, но не в городе, потому что в последнем она могла и должна была вызвать криком стечение народа. К сказанному следует добавить еще и то, что при прочих равных условиях во время ночных нападений меньше возможностей распознать и определить характер нападения и количество нападающих; оттого-то они тем ужаснее. Стало быть, Как еврейский, так и римский законы предписывают гражданам то, что внушает любовь в своих заповедях, а именно - не убивать никого из-за одного только похищения имущества, убивать дозволяется лишь тогда, когда тот, кто хочет спасти, сохранить свое имущество, сам попадает в стычку. Моисей Маймонид указал, что частному человеку убийство другого разрешается не иначе, как ради защиты незаменимого блага, каковыми являются жизнь и невинность.