За день до прибытья, Ростема встречать
Пришла на дорогу иранская рать.
Туc гордый, Гудерз, чей родитель Гошвад,
И прочие, спешась, к Ростему спешат.
И, пеший, Ростем устремился к бойцам,
1060 Привету внимая, приветствует сам.
Все двинулись вместе к воротам дворца,
Для дружбы и блага раскрыты сердца.
Пришли и склонились пред ликом царя,
Но тот не ответил, досадой горя,
Почтившим хвалою венец и престол;
Нахмурены брови, лик — мрачен и зол.
На Гива, как яростный лев, зарычав,
Вскричал без стыда повелитель держав: [45]
«Ростем кто таков, чтобы долг нарушать
1070 И все против воли моей совершать!
Как с дерева плод,— будь со мною мой меч,—
Я тотчас бы сшиб ему голову с плеч!
Его уведи и немедля повесь,
И память о нем пусть изгладится здесь!»
Боль Гиву отважному стиснула грудь:
Ему ль на ростемову жизнь посягнуть!
Сильней закипел в повелителе гнев,
И слышит собранье мужей, онемев,
Что Тусу-бойцу отдает он приказ:
1080 «Повесь и Ростема и Гива тотчас!»
Кавус то садился, то снова вставал;
В нем гнев, что огонь в тростниках, бушевал.
Тогда, в изумленье мужей приведя,
Взял за руку Тус исполина-вождя;
Хотел он, должно быть, его увести,
Уловкой от царского гнева спасти.
Но грозно Могучий взглянул на царя
И крикнул: «Себя распаляешь ты зря!
Чем дальше, твои злодеянья черней.
1090 Клянусь, не достоин ты званья царей!
Ты б лучше туранца повесил в сердцах,
Врага, разъярившись, поверг бы во прах!
Сегсар и воинственный Мазендеран, [46]
Чин с Мысром и Румом, и Хамаверан
Склонились пред Рехшем крылатым моим,
Пред меткой стрелой и булатом моим.
От смерти спасён ты моею рукой,
Тебе ли пылать ярой злобой такой!».
И Туса слоновьим ударом свалив,
1100 И через лежащего переступив,
Направился к Рехшу. Нахмурив чело,
Вскочил исполин в боевое седло.
И грозно вскричал, разъярён и суров:
«Я — львов победитель, даритель венцов!
Я страха не ведаю, что мне Кавус!
Как смеет коснуться руки моей Тус!
Мне сила победная Богом дана,
Не царь её дал, не от войска она.
Земля мне — держава, и Рехш — мой дворец,
1110 Мне палица — жезл, и шелом — мой венец.
Могучая длань, булава, и копьё,
И смелое сердце — вот войско моё!
Тьму ночи мой меч озаряет лучом,
Я по полю головы сею мечом.
Свободным родился, тебе я не раб!
Мной править лишь воля Йездана могла б.
Просили бойцы, чтобы я на престол
Царем венценосным Ирана взошёл,
Но я от престола свой взор отвратил,
1120 Я долг, и закон и обычай хранил.
А если пошел бы я царской судьбе
Навстречу — страной не владеть бы тебе.
Меня ты зато поделом наказал,—
Всего я достоин, что здесь ты сказал,
Но гнев твой — ничто для меня, Кей-Кавус!
Кобада венчал я, и этим горжусь.
А если б Кобад, славной памяти царь, [47]
С Эльборза, где жил он в забвении встарь,
Со мной не примчался, и в грохоте сеч
1130 Врагов за него не крушил бы мой меч —
Ты здесь не сидел бы на троне царя,
Дестанова сына браня и коря!»
Сказал он иранцам: «Нагрянет Сохраб,
И каждый падёт, будь он крепок иль слаб.
Пусть каждый теперь о спасеньи своём
Подумает, разум поможет вам в том.
В Иране меня не увидите впредь:
Вам ползать, мне соколом в небо взлететь!»
Хлестнул скакуна и помчался он прочь,
1140 От гнева Могучему стало невмочь.
Бойцы, словно стадо, что бросил пастух,
Растеряны; мрачен у каждого дух.
Сказали Гудерзу: «Разорвана нить,
Но то, что разорвано, соединить
Под силу тебе. Твой разумный совет
Вождем будет принят, сомненья в том нет.
Но должно сперва образумить царя;
О мире и благе ему говоря,
Ты сердце безумца, быть может, смягчишь
1150 И счастье ушедшее нам возвратишь».
Сидят, совещаясь, мужи-храбрецы,
Верховные рати иранской бойцы:
Воинственный Гив и отважней Бехрам,
Премудрый Гудерз и Горгин, и Роххам,
И слышатся речи: «Неправеден шах,
Не ценит он верности в славных мужах.
Могучий Ростем — первый витязь у нас;
Не он ли Кавуса от гибели спас?
В годину тревожную тягот и бед
1160 Державе надежней защитника нет.
Мы с шахом, покинув родную страну,
У нечисти мазендеранской в плену [48]
Томились. Трудов не жалея и сил,
Ростем нас избавил, он Дива убил.
Он радостно шаха возвел на престол,
К нему на поклон именитых привёл.
И в Хамаверане, где схвачен был шах.
Где долго томился он в тяжких цепях,
Разил супостатов Ростем удалой,
1170 К опасности не повернулся спиной.
И снова Кавусу престол он вернул,
И снова на верность ему присягнул...
Петля — вот награда для богатыря!
Что ж нам остаётся? Бежать от царя!
Но время деяний теперь, не речей.
Все ближе опасность и день все мрачней».
К царю поспешив, именитый Гудерз
Уста пред Кавусом без страха отверз,
Промолвил он: «В чём провинился Ростем?
1180 На гибель Иран обрекаешь зачем?
Забыл, как ворвался он в Хамаверан,
Как сдался Могучему Мазендеран?
Повесить Ростема грозишь самого?
Пустое царям не к лицу хвастовство.
Коль нас он покинет и вторгнется рать
С вождём, что свирепостью волку подстать,—
Кого из иранцев пошлёшь ты, о шах,
Того исполина повергнуть во прах?
Про лучших бойцов твоих слышал давно
1190 И видел их всех Гождехем, но одно
Твердит: не спасётся от гибели тот,
Кто с мощным Сохрабом сразиться дерзнёт.
Властитель, которым боец оскорблён,
Подобный Ростему,— умом обделён».
И царь, услыхав наставления те,
Поверил Гудерзу, его правоте;
В словах неразумных, жестоких своих
Раскаялся; гнев повелителя стих.
«Ты истине учишь,— сказал он в ответ —
1200 Премудрого старца нам дорог совет.
Глава властелина должна быть мудра,
Горячность и гнев не сулят ей добра.
Ростема должны вы теперь воротить,
Его успокоить, умиротворить,
О прошлом напомнить, суля ему вновь
И благоволенье моё и любовь.
Ко мне убеди его снова прийти,
Душе удручённой покой возврати».
Гудерз властелина покинул тотчас;
1210 Ростему вдогонку дорогою мчась,
Он вёл за собою друзей боевых,
Иранских мужей на конях огневых.
Ростема увидя в пустынной дали,
Догнали, горячую речь повели;
Бойцу-исполину воздали хвалу:
«Живи, недоступный печали и злу!
Весь мир да склонится пред волей твоей!
Престолом владей до скончания дней!
Ты знаешь, умом Кей-Кавус небогат, [49]
1220 Он скажет и лишнее, гневом объят,
Но в сказанном вмиг повиниться готов
И к дружбе он снова склониться готов.
Коль шахом обижен Могучий, скажи,
Виновны ли в этом Ирана мужи?
Ужели расстаться нам время пришло?
Ужель благородное скроешь чело?
В отчаяньи руки грызёт себе шах;
Раскаялся он в безрассудных речах».
На это Могучий промолвил в ответ:
1230 «До шаха Кавуса и дела мне нет!
Что трон для того, кто гордится седлом!
Мне мантия — панцирь, венец мой — шелом.
Горсть пыли — Кавус для Ростема: с чего
Страшиться мне ярого гнева его!
Тех слов непристойных я стою, клянусь,
Какими меня поносил Кей-Кавус:
Зачем из темницы его я увёл,
Вернул ему царский венец и престол,
Воителей Мазендерана разил,
1240 Властителей Хамаверана разил!
Зачем Кей-Кавуса из вражеских рук
Я вырвал, избавил от плена и мук!..
По горло я сыт. Не страшусь никого,
Создателя только страшусь одного!»
Излил накипевшую горечь обид
И смолк. Исполину Гудерз говорит:
«Уйдёшь — подозренье обидное вдруг
Охватит и шаха и витязей круг.
— Знать, мощи туранца страшится герой.—
1250 Так станут шептаться мужи меж собой.—
Послушать, что пишет о нем Гождехем,
Так впору готовиться к гибели всем.
Когда устрашил он Ростема — в борьбе
Не сладить с туранцем ни мне, ни тебе—.
Про гнев Кей-Кавуса, Ростема уход
Средь витязей толков немало идёт.
Сохраба мужи поминают не зря.
Смотри же, не вздумай покинуть царя!
Чтут гордое имя твоё на земле,
1260 Но бегством его ты схоронишь во мгле.
К тому же в опасности древний наш край,
Державе и славе угаснуть не дай!
Грозят нам туранцы; позора не снесть
Тому, в ком отвага и вера, и честь».
Внимал увещаньям Гудерза Ростем
И думу глубокую думал меж тем.
Сказал он: «Коль в сердце я чувствую страх,
Пусть дух испущу у тебя на глазах!
Ты знаешь, от битв я бежать не привык,
1270 Но дух мой унизил владыка владык».
И ясно Ростему: закрыта стезя,
Дворец ему нынче покинуть нельзя.
Бесчестья страшась, возвратился с пути
И снова к владыке решился войти.
Кавус, лишь увидел воителя, встал
И жарко молить о прощении стал:
«Нрав пылкий самою природой мне дан,
Такими родимся, как хочет Йездан.
О недруге весть — будто меч надо мной;
1280 Сравнишь мое сердце с ущербной луной. [50]
Послал за тобою, но тщетно я ждал.
Увидел, и гнева — увы — не сдержал.
О, витязь, тебя оскорбил я в сердцах,
Я каюсь, уста да засыпет мне прах!».
Ответ был: «Над нами ведь ты вознесён.
Мы — слуги, для нас твоя воля — закон.
Я подданный скромный, не больше того,
Коль подданства я заслужил твоего.
Пришел я твоим повелениям внять,
1290 Готов пред владыкой склониться опять». [51]
Шах молвил: «О славный, живи много лет,
В душе сохраняя немеркнущий свет!
Сегодня весёлого пира черед,
А завтра дружины мы двинем в поход».
Для пиршества все приготовлено вмиг,
Украшен чертог словно вешний цветник.
Вся знать собралась и пред славным вождём
На радостях сыплет алмазы дождём.
Звон лютней, свирелей протяжный напев;
1300 Кружится рой нежных, как лилии, дев.
Сгущается сумрак, а пир все шумней,
Вздымаются чаши за славных мужей.
Так пили они до полуночной тьмы,
Пока от вина не затмились умы.
Пир кончен, расходятся богатыри,
Чтоб сном безмятежным проспать до зари.