Предания о дзэнском монахе Иккю по прозвищу «Безумное Облако»

Так ответил Иккю, а тот человек подумал и сказал:

— Да, точно, так и есть. Следующим в списке стоит сетчатая сумка, которую привешивают к поясу. Значит, это клей для птиц и есть. Наконец-то смогу собрать заказанное!

Кстати, бывает и по-другому, когда один неграмотный человек напишет, а другой неграмотный легко прочитает. Одному человеку, который занимался обмоткой рукоятей для мечей и ножей, его поставщик написал в послании знак «си», или «цукамацуру», «делать», и «дзэн», или «маэ», «перед». После этого было дописано «просим придти». Тот прочитал, сказал посыльному: «Понял!» — и отпустил его. Был там один грамотный человек, который спросил: «Это приглашение человеку по имени Сидзэн?» — а тот изготовитель рукоятей отвечал: «Нет, там сказано, чтобы я пришёл до того, как там будут делать то, что я заказывал». А если показать эти два иероглифа тому, кто умеет читать и писать, он ни за что не догадается о смысле написанного. Как говорится, лекарство от холеры помогает только тем, кто болен холерой.

3

О том, как трубка для раздувания огня нарушает пять заповедей

Один человек из Утино пришёл в келью Иккю, сплетённую из трав, и привёл с собой пятерых или шестерых друзей, старых и молодых, и сказал:

— Сегодня знакомый играл свадьбу, и мы с вот этой компанией подарили на праздник бочонок сакэ, а он и говорит: «Открывайте его, и гостей соберём!» — тогда мы все к нему вошли, а люди там деревенские, и так они нас угощали, выпили мы полбочонка, напились даже те, кто не пьёт обычно, лица у нас раскраснелись, возвеселились мы, а поскольку давно к вам не заходили, решили, что как раз хороший случай вас навестить. Расскажите-ка нам что-нибудь интересное!

Так они шумели, а Иккю тогда раздувал огонь через бамбуковую трубку.

— Как вы заботливы, что решили зайти! Что же, проходите внутрь! Не слышно ли ничего необычного в мире?

Среди пришедших один докучливый, с головой, как у Хонэна [376], сказал:

— Нет, не слышали мы ничего необычного, а вот помнится, вы рассказывали забавную историю о том, как веер нарушает пять заповедей, и до сих пор я вспоминаю её и восхищаюсь.

Преподобный отвечал:

— Да что вы, разве это только веер? Можно замечать, можно не замечать, а в действительности нет таких вещей, которые бы не нарушали правил и заповедей. На самом деле и вот эта трубка для раздувания огня, которую я держу в руке, тоже нарушает все пять заповедей!

— Вы снова что-нибудь тут же придумаете? Ну что же, если бамбуковая трубка нарушает все пять заповедей, то для начала скажите, как насчёт запрета на причинение вреда живому? — спросил тот.

— А если собака, увидев вас, подойдёт сюда, к печке, то не станете ли её отгонять вот этой самой бамбуковой палкой, хоть собака никому ещё не навредила?

— Как же запрет на воровство?

— Сколько ни дуй, звук из неё не выходит, — что же это, если не воровство облика флейты-сякухати?

— Запрет на произнесение лжи? — спросил тот.

— Ложь — это, например, если что-то, подобное иголке, раздувать так, что оно становится подобным бревну. Здесь тоже из тонкого отверстия вырывается ветер, по толщине как бревно, — не похоже ли одно на другое?

— А запрет на винопийство?

— Насобираете листьев под деревьями, подожжёте их и, не в силах ждать, пока нагреется сакэ, дуете, пока рот не онемеет, а пока так делаете, трубка как бы лижет бок горшка с водой, в которой греют бутылку, — это ли не нарушение запрета на вино?

— Да, действительно, так всё и есть. Чего-то ещё не хватает… Да, вот! Прелюбодеяние? — спросил тот.

— Она нарушает и этот запрет тоже, но мне, как монаху, не пристало говорить о таком. Уж увольте, — отказался отвечать преподобный, а тот человек настаивал:

— Нет, на этих четырёх заповедях вы от нас не отвяжетесь! Об этой последней вы просто не можете ничего придумать! — с раздражением сказал он.

— Да нет, эту она тоже нарушает, дело только в том, что мне трудно говорить об этом! — с видимым сожалением отвечал Иккю, но тот так насел, что он, помолчав, сказал: — Ладно, если уж так, скажу. Как всем известно, дырка у этой трубки одна, а если вы вдруг все вместе соберётесь в неё подуть, то ничего у вас не выйдет, только слюной истечёте!

Так он изволил ответить. Собравшиеся захохотали:

— Опять преподобный такое придумал, что хоть стой, хоть падай! — говорили они, а потом замолчали, задумались и разошлись по домам.

4

О том, как Иккю написал «безумные стихи» на картине Кано Мотонобу

Одному учёному человеку попалась отрезанная часть свитка кисти самого Кано Мотонобу, нарисовавшего пятьдесят три станции дороги Токайдо. На этой части были изображены три станции — Тирифу, Ацута и Наруми. Заказал тот человек мастеру свиток, который бы можно было вешать на стену, спрятав обрезанные края под обрамление, но не нравилось ему, что на белом пространстве нет надписи, и потому пошёл он в келью преподобного Иккю, рассказал, в чём дело, и попросил его сделать надпись, а Иккю отвечал:

— Действительно, жалко эту картину, вырезали три станции из целого свитка. Ну да ничего! — и написал на ней:

Так он написал, и тот человек безмерно возрадовался:

— Именно потому, что свиток обрезан, получились замечательные стихи! Вот уж, не было счастья, да несчастье помогло! — Он вежливо от души поблагодарил Иккю и ушёл.

^{Заказал тот человек свиток, который бы можно было вешать на стену. Не нравилось ему, что на белом пространстве нет надписи, и потому пошёл он к преподобному Иккю, рассказал, в чём дело, и попросил его сделать надпись.}

5

О том, как крестьянин Ясо из Ситику разводился с женой

В деревне Ситику жил удивительно прямодушный крестьянин, которого звали Ясо. Преподобный Иккю его отличал, даже приглашал обычно к себе в келью. Прямодушие он в людях ценил, и когда преподобный видел этого не знающего приличного обхождения крестьянина, который рубил и таскал деревья в одежде, подвёрнутой до колен, то запросто звал его: «Ясо! Ясо!» — что уж вовсе удивительно и необычно. Однако же лет через пять-шесть этот Ясо взял жену из соседней деревни, а женщина была редкой в этом мире мерзавкой. Несдержанна на язык, злобна, и вообще так ужасно себя вела, что другой такой, пожалуй, и не сыскать. При этом же мужа бранила, как собственного слугу, из женских умений не знала ни единого, прорехи на одежде не зашивала, а оставляла как есть, даже воды наносить утром и вечером и то заставляла мужа, — в прошлых поколениях о таком не слыхали, и Ясо это скоро надоело, разорвал он супружескую связь с ней, и в конце концов отправил в родительский дом.

А люди, воспитавшие такую дочь, сами были известными бездельниками, и когда выдавали дочь замуж, не дали за ней ничего из домашней утвари, а привели её в чём была под покровом ночи, и сами, конечно, помнили о том, но озлобились, что их дочь получила развод, стали возводить напраслину: «Давали мы за ней такую и такую утварь, одежду, а теперь, когда он развёлся, оставил всё это себе, что за мошенничество!» Собрали молодчиков, таких же, как они сами, и стали приходить к дому Ясо по два-три раза на дню. Ясо убеждал их, что та женщина не принесла в дом ничего, но те всё наседали, и он, не зная, что делать, пошёл в келью Иккю, рассказал всё, что с ним случилось: