По тропинкам севера

Как стемнело, вернулся домой к Тосуй.

6. Есть храм секты Сюгэн — Камёдзи. Получив оттуда приглашение, я пошел поклониться Гёдзя-до [17].

В этой провинции за храмом Унгандзи когда-то была горня келья настоятеля Буттё.

— так, слыхал я, он когда-то написал на скале сосновым углем.

Чтобы взглянуть на развалины этой кельи, я направил свой посох в Унгандзи, и другие охотно мне сопутствовали, молодежь шумно болтала дорогой, и мы неприметно добрались до подножья.

Горы, видимо, тянулись вглубь, дорога вела вдаль лощиной, криптомерии и сосны чернели, мох был в росе, апрельский воздух еще был холоден. Когда окончились десять видов [18], мы перешли мосты и вступили в самые горы. «Когда же, наконец, то место?» Взобрались в глубине на гору, и вот на скале в углублении прислонилась келья. Будто видишь перед собой убежище монаха Сюдзэндзи или пещеру отшельника Ноин-хоси.

Так я написал экспромтом и оставил на столбе.

Потом ходил к камню Смерти [19]. Кандай прислал лошадь. Поводырь попросил написать ему хайку. Трогательное желание!

Камень Смерти лежит у горы, где бьет горячий источник. Его ядовитые пары еще не исчезли. Всякие бабочки и пчелы гибнут и так устилают крутом, что подними не видно песка.

А в деревне Асино у Дороги, есть «ива у чистой воды» [20]. Некий Тобэ, начальник уезда, не раз уже мне говорил, что хотел бы мне ее показать, и я все думал когда-то придется? — а вот нынче сам стоял под ее сенью.

7. Так в сердечном волнении множились дни, но вот я прошел заставу Сиракава [21], и улеглось мое сердце странника.

И понятно было, что мне захотелось как-нибудь дать знать в столицу. Среди множества прочих эта застава, одна из трех, влечет к себе сердца людей с тонким вкусом. Осенний ветер еще звучал в ушах, алые клены вспоминались взору, но и в зеленеющих ветвях есть также своя прелесть. От белизны ковыля, от цветенья шиповника так и казалось, будто проходишь по снегу. О том, как в старину оправляли шляпу и сменяли одежду, нам ведь записано кистью поэта Киёскэ.

8. Вот так, понемногу, пройдя заставу, я переправился через реку Абукума. Слева высятся горы Аидзунэ, справа лежат поместья Иваки, Сома, Михару, и, отделяя провинции Хитати и Симодзукэ, тянутся горы. Шел по местности Кагэнума — Озеро-зеркало, но как нынче день был облачный, то оно отражений не давало. На станции Сукагава я навестил некоего Токю и остановился у него на несколько дней.

Прежде всего он спросил, с чем я прошел заставу Сиракава [22]. От тягот дальней дороги я устал телом и душой, но виды восхитили мой дух, думы о старине разрывали мне сердце, и хотя не было у меня ясных намерений, но перейти просто так, конечно…

Так, прибавив второй и третий стих, я начал рэнку.

Возле жилища Токю, под сенью большого каштана, живет, удалившись от света, некий монах. Вот как бывает в глубинах гор, где собирают каштаны! — подумалось мне, и я написал:

Знак «каштан» слагается из знаков «запад» и «дерево», что связано с «Западным раем», и, по преданию, бодисатва Гёги всю жизнь для посоха своего и столбов жилища употреблял только каштан..

9. Вышел из дома Токю, а там, в пяти ри, поодаль от станции Хахада, есть гора Асакаяма. Это близко от главной дороги. В этой местности много озер. Как приближалось время сбора осоки — трав «кацуми», то я стал спрашивать у людей, что за траву называют они этим словом, но не нашлось никого, кто бы знал [23]. Пока я искал озеро, узнавал о нем у людей, обращался ко всем: «кацуми, кацуми…», — солнце скрылось за гребнем горы.

Свернув направо от Нихонмацу, я осмотрел пещеру Куродзука и стал на ночлег в Фукусима

Наутро, с рассветом, я пошел в деревню Синобу, посмотреть на «камень окраски тканей Синобу» [24]. Камень в деревушке, вдали, у самого склона горы, наполовину ушел в землю. С деревни сбежались ребятишки и рассказали мне: давным-давно этот камень был наверху на горе, но пришлые люди бесчинно рвали ячмень и терли его о камень, так что здешние жители с досады скатили его в долину, и камень упал верхней стороной книзу. Может статься, оно было и так.