Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

Только они отпустили гадалку, показались Цзиньлянь и дочь Симэня.

– Мы вас сзади искали, – говорила, смеясь, Цзиньлянь, – а вы вот где, оказывается.

– Мы мать наставницу провожали, – объяснила Юэнян. – А сейчас гадали на черепахе и символах-гуа. Приди вы немножко пораньше, и вам погадали бы.

– Мне гадать нечего, – покачала головой Цзиньлянь. – Говорят, угадывают судьбу, а не поступки. Мне в прошлый раз даос гадал. Скорый конец предсказал. К чему это нужно! Такое наговорят, что потом думать будешь. На улице умру, пусть на улице и похоронят, на дороге помру, пусть на дороге и закопают, а в сточную яму упаду, она мне гробом будет.

Они пошли в дальние покои.

Да,

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ

ВАН ШЕСТАЯ НАЖИВАЕТСЯ НА ПОСРЕДНИЧЕСТВЕ

СИМЭНЬ ЦИН, ПОЛУЧИВ ВЗЯТКУ, НАРУШАЕТ ПРАВОСУДИЕ

В этих стихах говорится о том, что к северу от пограничных застав в обычае верховая езда, а на юг от Янцзы не обойтись без парусов иль весел. Поэтому правдоподобно, когда южанин садится в лодку, а северянин вскакивает на коня.

Так вот. Жил-был в Гуанлине, южном городе в области Янчжоу, [665] именитый горожанин Мяо. Звали его Мяо Тяньсю, был он знатоком древней поэзии и этикета. Богатствами владел несметными. Ему стукнуло сорок, а наследника у него все не было. Росла единственная дочка, и та пока непросватанная. Страдавшая застарелым недугом жена его, урожденная Ли, не поднималась с постели, и все хозяйство вела наложница, которую звали Дяо Седьмая. Надобно сказать, что в Янчжоу тогда была огромная пристань, славившаяся певичками и ночными искусницами. Вот там-то Тяньсю и купил себе за триста лянов Дяо Седьмую, ввел в дом побочной женой и любил безмерно.

Однажды к воротам его дома подошел старый буддийский монах и стал просить подаяния. По его словам, в расположенном в Восточной столице монастыре Воздаяния за милость, где он подвизается, не хватает одного бронзового с позолотой изваяния архата, [666] потому он и пустился в дальнее странствие в надежде, что добрые люди не откажут в пожертвовании.

Тяньсю не поскупился и выложил целых пятьдесят лянов серебром.

– Этого слишком много, – говорил монах. – На изготовление статуи хватит и половины.

– Примите мой скромный дар, отец наставник, – сказал монаху богач. – А что останется, пусть пойдет на молебен и жертвы.

Монах поклоном поблагодарил добродетеля, а перед уходом сказал:

– Под левым глазом у вас, милостивый государь, виднеется белая черта – знак смерти. Напасть великая грозит вам еще до истечения нынешнего года. Вы были так щедры, сударь, а посему я обязан вас предупредить. Какие бы важные дела ни ждали вас, ни в коем случае не покидайте родных мест. Остерегайтесь, ох как остерегайтесь!

Сказав это, монах простился с Тяньсю и удалился.

Не прошло и полмесяца, прогуливался Тяньсю у себя в саду и видит: его слуга Мяо Цин, разбитной, надо сказать, малый, стоит с Дяо Седьмой и что-то ей шепчет. Тяньсю появился так неожиданно, что Мяо Цин не успел и спрятаться. Хозяин, ни слова не говоря, избил его и пригрозил выгнать из дома. Перепугался Мяо Цин. Стал упрашивать родных и соседей, чтобы уговорили хозяина. Слуга был, наконец, прощен, но злобу на хозяина затаил великую.

А был у Тяньсю двоюродный брат Хуан Мэй, тоже уроженец Янчжоу, цзюйжэнь, [667] служивший судьей в столичном округе Кайфэне. Широких познаний и большой учености человек. Так вот, прибывает от него вскоре после этого случая посыльный с письмом для Мяо Тяньсю, а в письме приглашение приехать потолковать. Сильно обрадовался приглашению богач и, обратившись к жене и наложнице, повел такой разговор:

– Восточная столица – место пребывания Сына Неба, средоточие красоты и роскоши. Давно мечтал я полюбоваться ее великолепием, но мне никак не выпадал случай. И вот, наконец, я получил приглашение двоюродного брата. Как он угадал желание всей моей жизни!

– А помнишь, монах увидел на твоем лице дурной знак? – спросила его жена. – Он же наказал тебе не выезжать из дому, а ты намереваешься пуститься в столь дальний путь. А потом, у тебя и дома немало забот. Ты оставляешь на произвол судьбы юную дочь и больную жену. Что мы будем без тебя делать?! Нет, лучше тебе никуда не ездить!

Тяньсю и слушать не хотел.

– С появлением на свет настоящего мужчины вывешивают лук и стрелы, [668] – гневно закричал он. – Какой же прок от того мужчины, который не стремится обозреть Поднебесную, воочию увидеть все величие Империи, а вместо этого зря хиреет и умирает в постели? У меня голова на плечах, и мошна туго набита, так что мне беспокоиться нечего. Я добьюсь почестей и славы. А брат, наверное, присмотрел мне дело достойное. И чтобы больше у меня таких разговоров не заводить!

Мяо Цину было велено начать сборы. В лодку положили два сундука, битком набитых золотом и серебром, товары и припасы. Кроме Мяо Цина, хозяин взял с собой еще слугу Аньтуна и отправился в столицу добывать почести и славу, которые, как казалось ему, уже стучатся к нему в дверь. Тяньсю наказал жене с наложницей вести хозяйство по очереди.

Стоял конец осени, приближалась зима, когда они отчалили от Янчжоуской пристани. Через несколько дней лодка достигла бурных вод Сюйчжоу.

Только поглядите, как зловеща там водная стихия:

Миновали они местность под названием Узкая Извилина. Вечерело. Тяньсю велел лодочникам причаливать на ночлег. Часы его жизни были сочтены. Знать, так уж было угодно судьбе: лодка, которую они наняли, оказалась пиратской, а гребцы на ней – Чэнь Третий и Вэн Восьмой – грабителями. Говорят, беда в дом не придет, пока слуга ее не позовет. До глубины души ненавидел хозяина Мяо Цин и только ждал удобного случая отомстить ему. Слуга ни слова не сказал, а про себя размышлял: «Да, лучше мне действовать заодно с лодочниками. Хозяина прикончим, тело в реку бросим, а добро разделим. Потом, когда домой ворочусь, с больной женой его разделаюсь, всем достоянием завладею и красотку Дяо себе возьму».