Элегии и малые поэмы

        Точно так же и я, привратник двери небесной,

140 Видеть могу и Восток, видеть и Запад могу.

        Видишь: трояким лицом на три стороны смотрит Геката,

        Чтобы тройные пути на перекрестках следить;

        Я же, чтоб времени мне не терять головы поворотом,

        Сразу на оба пути, не обернувшись, смотрю».

145 Так он сказал и, взглянув приветливо, этим позволил

        Мне обращаться к нему, чтобы ответить он мог.

        Я ободрился. Ему без страха воздав благодарность,

        Скромно глаза опустил, коротко бога спросил:

        «Ты мне скажи, почему новый год начинается в холод,

150 Разве не лучше ему в путь отправляться весной?

        Все зацветает тогда, обновляется год в эту пору

        И набухают опять почки на ветвях кустов;

        Каждого дерева ветвь покрывается свежей листвою

        И разрастается вновь злаков трава на земле;

155 Сладостным пением птиц оглашается воздух согретый,

        Прыгает и по лугам весело резвится скот.

        Солнце играет, а к нам прилетает ласточка в гости

        И начинает лепить снова под крышей гнездо;

        Поле приемлет сошник и опять обновляется плугом.

160 Этот и надо бы срок года считать новиной!»

        Долго я спрашивал так, но он, недолго помедлив,

        В два лишь стиха уложил свой на вопрос мой ответ:

        «Солнцеворот — это день и последний для солнца, и первый:

        Тут поднимается Феб, тут начинается год».

165 Я удивился: зачем день первый нового года

        Судным заботам открыт? «Выслушай! — Янус сказал. —

        Время начальное я судебным делам предоставил,

        Чтобы бездельным весь год с этим почином не стал.

        Всякий свое ремесло хоть немного тогда продолжает,

170 Тем доказуя, что он не забывает его».

        Я же опять: «Почему, хоть богов и других почитаю,

        Первому, Янус, тебе ладан несу и вино?»

        «Ибо лишь после меня, порогов хранителя, можешь

        Ты до любого достичь, — так он сказал, — божества».

175 «А почему в твои дни приветливы речи людские,

        Так, что желает добра каждому каждый из нас?»

        Бог, опершися на жезл в своей деснице, промолвил:

        «С доброго слова всегда надобно все начинать!

        Первое слово всегда тревожит вам слух и вниманье;

180 Первая птица, летя, авгуру знак подает:

        В первый день для молений открыты и храмы и боги:

        Все пожелания — впрок, каждое слово — на вес».

        Янус на этом умолк. Но недолго хранил я молчанье —

        Вслед за словами его начал я спрашивать вновь:

185 «Финики здесь почему у тебя, карийские смоквы

        И в белоснежных горшках белый виднеется мед?»

        «Это примета к тому, чтобы все кругом благоухало

        И наступающий год сладостен был», — он сказал.

        «Я понимаю, зачем эти сласти; но деньги зачем же

190 Дарят? Скажи и открой все о твоем торжестве».

        «Плохо ты знаешь людей, — ответствовал Янус со смехом, —

        Коль полагаешь, что мед слаще, чем деньги теперь!

        Даже в Сатурновы дни мне редко встречались такие,

        Кто бы уже не бывал страстью к наживе объят.

195 Время идет, и жажда к деньгам достигает предела,

        Некуда больше идти нынешней жадности здесь.

        Больше богатства теперь, чем в прежние, давние годы,

        В век, когда в бедной стране встал новосозданный Рим,

        В век, когда и Квирин, сын Марса, в хижине малой

200 Сам на речном камыше вместо постели лежал.

        Даже Юпитер тогда ютился в хижине тесной,

        Даже в деснице его был лишь скудельный перун.

        Вместо камней дорогих был украшен листвой Капитолий,

        Каждый сенатор овец сам выгонял на луга.

205 И на соломе в те дни почивать никто не стыдился,

        Для изголовья себе сено пахучее взбив.

        Претор суд совершал, едва оторвавшись от плуга,

        А серебром обладать было проступком тогда.

        Но лишь доходы земли здешней подняли голову выше

210 И до всевышних богов Рим в своей мощи достиг,

        То с богатством людей возросло и стремленье к богатству —

        Больше имея в руках, большего люди хотят:

        Тратиться больше хотят, наживаться хотят, чтобы тратить,

        И с переменой такой быстро пороки растут.

215 Ежели пучить живот от избытка воды начинает,

        То от водянки больных жажда сильнее томит.

        Деньги ныне в цене: почет достается за деньги.

        Дружба за деньги: бедняк людям не нужен нигде.

        Спросишь меня, для чего за вещанье взимаем мы плату

220 И почему медяки старые радуют нас?

        Встарь подавали вы медь, а теперь вот и золото нужно:

        Старая медь уступить новой монете должна:

        Нам золотые нужны святилища, хоть и милее

        Древние храмы: богам ведь величавость идет.

225 Старые хвалим года, но в новое время живем мы:

        То и другое должны мы одинаково чтить».

        Он перестал вразумлять. Но кротко, так же как раньше,

        К богу я ключарю тут обратился опять:

        «Много сказал ты; но вот с одной стороны на монетах

230 Медных — корабль, а с другой видно двойное лицо?» [319]

        «Мог бы меня, — он сказал, — ты узнать в этом виде двуликом,

        Если б по старости лет не поистерся чекан!

        А почему здесь корабль, расскажу я. На тускскую реку [320]

        Бог серпоносный пришел, круг исходивши земли.

235 Помню я, как приняла страна эта бога Сатурна,

        Что из небесных краев изгнан Юпитером был.

        Долго здешний народ сохранял Сатурново имя:

        Лацием после того божий назвался приют.

        Но благочестный народ на меди корабль отчеканил

240 В память о том, как сюда прибыл низвергнутый бог.

        Сам поселился я там, где Тибра песчаные струи

        Левого берега край ласковой моют волной.

        Здесь, где возвысился Рим, зеленела нерубленой чаща

        Леса и мирно паслось скромное стадо коров.

245 Крепость моя была холм, который поэтому люди

        Стали Яникулом звать и до сих пор так зовут.

        Царствовал там я тогда, когда боги землею владели

        И в поселеньях людских жили еще божества.

        Смертных злодейства еще Справедливость тогда не прогнали

250 (После ж нее никаких нет уж богов на земле).

        Совесть одна, а не страх без насилья царила в народе,

        Право меж правых людей было нетрудно блюсти.

        Не о войне я радел: охранял я мир и пороги.

        Вот оружье мое!» — И показал он на ключ.

255 Бога сомкнулись уста. Тогда мои разомкнулись;

        Бога маня в разговор, так я на это сказал:

        «В стольких входах ты чтим, — почему же одним только входом

        Здесь обладаешь, а храм твой между двух площадей?»

        Бороду гладя себе, на грудь свисавшую долу,

260 Он об эбалии мне Татии [321] начал рассказ;

        Как сторожиха, прельстясь сабинов запястьями, в крепость

        Им показала проход и провела их тайком.

        «Спуск оттуда крутой, как нынче, — сказал он, — который

        Вниз на долину идет, к площади прямо ведя.