Письма к Аттику, близким, брату Квинту, М. Бруту

DCCCXCV. От Гая Асиния Поллиона Цицерону, в Рим

[Fam., X, 32]

Кордуба, 8 июня 43 г.

Гай Асиний Поллион Цицерону.

1. Квестор Бальб 4931 с большими наличными деньгами, с большим запасом золота, с большим запасом серебра, собранным из государственных поступлений 4932, не уплатив даже жалования солдатам, удрал из Гад и, после того как непогода задержала его на три дня у Кальпы, в июньские календы переправился в царство Богуда 4933 настоящим богачом. Ввиду последних слухов 4934, я еще не знаю, возвратился ли он в Гады, или же направится в Рим; ведь он позорнейше меняет свои намерения при каждом новом известии.

2. Но, помимо воровства и разбоя и сечения союзников розгами, он совершил также следующее (как он сам обычно хвалится, — «то же, что и Гай Цезарь»): на играх, которые он устроил в Гадах, он, даровав в последний день золотой перстень актеру Гереннию Галлу, проводил его, чтобы усадить в одном из четырнадцати рядов 4935 (ведь он устроил столько рядов для всаднических мест); для себя он продлил кваттуорвират 4936; комиции на двухлетье он провел за два дня 4937, то есть объявил о выборе тех, кого ему было угодно; он возвратил изгнанников 4938, не нынешних, но тех времен, когда сенат 4939 был перебит или разогнан мятежниками, — при проконсуле Сексте Варе 4940.

3. Но вот это уже даже не по примеру Цезаря: во время игр он поставил претексту 4941 о своем походе для привлечения проконсула Луция Лентула 4942 и плакал во время представления, взволнованный воспоминаниями о подвигах. Но во время боев гладиаторов, когда некий Фадий, солдат Помпея, будучи забран в школу 4943, отказался взять на себя обязательство, после того как он дважды даром бился, и скрылся среди народа, он сначала выпустил на народ галльских всадников (ибо в него полетели камни, когда хватали Фадия), а затем, утащив Фадия, он закопал его в школе и заживо сжег 4944; позавтракав, он прохаживался босой 4945, с распущенной туникой, заложив руки за спину, и когда тот несчастный призывал квиритов — «я римский гражданин по рождению!», — он отвечал: «Ну, ступай умоляй народ о покровительстве» 4946. Диким зверям он бросил римских граждан и среди них некого скупщика на торгах, известнейшего в Гиспале 4947 человека, так как он был уродлив. Вот с этого рода чудищем я имею дело; но о нем подробнее при встрече.

4. Теперь — и это самое главное — решите, что мне, по вашему мнению, следует делать. У меня три надежных легиона; один из них, двадцать восьмой — после того как Антоний в начале войны привлек его на свою сторону обещанием дать в тот день, когда он прибудет в лагерь, по пятисот денариев 4948 каждому солдату, а в случае победы те же награды, что и своим легионам (кто думал, что им будет какой-либо предел или мера?), — как он ни был возбужден, я удержал, клянусь, с трудом; и я не удержал бы его, если бы он находился у меня в одном месте, так как ведь некоторые отдельные когорты восстали. Он не переставал подстрекать письмами и бесконечными обещаниями и остальные легионы. Да и Лепид не меньше настаивал передо мной посредством писем, и своих и Антония, чтобы я отправил ему тридцатый легион 4949.

5. Поэтому вы должны считать, что то войско, которое я не захотел ни продать ни за какие награды, ни уменьшить в страхе перед теми опасностями, которые предстояли в случае победы тех 4950, удержано и сохранено для государства, и раз я сделал то, что вы приказали, вы должны верить, что я был готов сделать все, что бы вы ни приказали; ведь я удержал и провинцию в состоянии мира и войско в своей власти; за пределы своей провинции я нигде не выходил; ни одного солдата, не только легионера, но даже из вспомогательных войск, я никуда не посылал, а если я захватывал каких-либо всадников, пытавшихся уйти, я подвергал их наказанию. Буду считать, что я досрочно вознагражден за это, если государство будет невредимо. Но если бы государство и большинство сената достаточно знали меня, они получили бы благодаря мне большую пользу. Письмо, которое я написал Бальбу, когда он еще находился в провинции, посылаю тебе для прочтения 4951. Если захочешь прочесть также претексту 4952, попросишь моего близкого друга Галла Корнелия 4953. За пять дней до июньских ид, из Кордубы.

DCCCXCVI. Марку Юнию Бруту, в Грецию

[Brut., I, 10]

Рим, начало (до 9-го) июня 43 г.

Цицерон Бруту привет.

1. До сего времени мы не получили от тебя ни письма, ни даже вести, которая указывала бы, что ты, узнав о суждении сената, ведешь войско в Италию. Положение государства настоятельно требует, чтобы ты сделал это и притом поспешно, ведь внутреннее бедствие с каждым днем становится более тяжким, и от внешних врагов мы страдаем не больше, чем от домашних, которые, вообще говоря, существовали с начала войны, но их было легче осилить: сенат, побуждаемый не только нашими предложениями, но и советами, был более стоек; в сенате был достаточно настойчив и деятелен Панса — как по отношению к прочим в этом роде, так и по отношению к тестю 4954; ему, во время его консульства 4955, не изменило ни присутствие духа вначале, ни верность под конец.

2. Война под Мутиной велась так, что Цезаря 4956 ни в чем не упрекнешь, кое в чем — Гирция; судьба этой войны

Государство оказалось победителем, после того как войска Антония были перебиты, а сам он прогнан; вслед за тем со стороны Брута допущено так много оплошностей 4958, что победа каким-то образом выпала из рук: перепуганных, безоружных, раненых наши полководцы не преследовали, и Лепиду было дано время, чтобы мы испытали в больших несчастьях его не разведанное непостоянство. Имеются хорошие, но необученные войска Брута и Планка, преданнейшие и очень многочисленные войска галлов 4959.

3. Но Цезарю, который до того времени руководился моими советами, который обладает прекрасными врожденными свойствами и удивительным постоянством, некоторые при помощи бесчестнейших писем и лживых посредников и вестей внушили вполне определенную надежду на консульство; как только я почувствовал это, я не переставал ни давать ему советы в письмах в его отсутствие, ни обвинять его присутствующих близких, которые, казалось, поддерживали его вожделения, и не поколебался раскрыть в сенате источники преступнейших замыслов, и я не помню, чтобы поведение сената или должностных лиц было в каком-либо деле лучше. Ведь при оказании чрезвычайного почета 4960 могущественному или, вернее, могущественнейшему человеку — так как могущество уже зависит от силы и оружия — никогда не случалось, чтобы не оказалось ни одного народного трибуна, ни одного другого должностного лица, ни одного частного человека, который внес бы предложение. Но при этом постоянстве и доблести граждане всё же были встревожены: ведь мы, Брут, являемся предметом издевательств то для прихоти солдат, то для наглости императора 4961. Ведь каждый требует для себя столько власти в государстве, сколько у него сил; не имеет значения ни разум, ни мера, ни закон, ни обычай, ни долг, ни суждение, ни оценка гражданам, ни стыд перед потомством.