Письма к Аттику, близким, брату Квинту, М. Бруту

CCCCXCIII. От Марка Клавдия Марцелла Цицерону, в Рим

[Fam., IV, 11]

Митилена, середина октября 46 г.

Марк Марцелл шлет привет Марку Цицерону.

1. Ты можешь считать, что твой авторитет всегда был для меня наибольшим и вообще во всем и особенно в этом деле. Когда брат Гай Марцелл 2448, глубоко любящий меня, не только давал мне советы, но даже умолял и заклинал меня, он мог меня убедить не ранее, чем твое письмо 2449 заставило меня воспользоваться именно вашим советом. Как совершено это дело, — мне поясняют ваши письма. Хотя твое поздравление и чрезвычайно радует меня, так как оно исходит от наилучшего отношения, однако мне гораздо — приятнее и более лестно, что я, при чрезвычайно малом числе друзей и близких и родственников, которые бы искренне способствовали моему избавлению, узнал, что ты мой величайший доброжелатель и что ты доказал мне свое исключительное расположение.

2. Остальное таково, что я без него, применительно ко времени, обходился легко и равнодушно. Однако утверждаю следующее: без расположения таких мужей и друзей никто не мог бы жить ни среди превратностей судьбы, ни при счастливых обстоятельствах; итак, с этим я себя поздравляю. Но чтобы ты понимал, что ты оказал услугу человеку, являющемуся твоим лучшим другом, — это я покажу тебе на деле.

CCCCXCIV. Луцию Папирию Пету, в Неаполь

[Fam., IX, 15]

Рим, середина октября 46 г.

Цицерон Пету привет.

1. Отвечу на два твои письма: на одно, которое я получил от Зета 2450 четыре дня назад; на другое, которое доставил письмоносец Филерот. Из твоего первого письма я понял, что тебе очень приятно мое беспокойство о твоем здоровье, усмотренное тобой, к моей радости; но, поверь мне, на основании письма ты не мог усмотреть его так, как есть на самом деле. Ведь хотя я и вижу, что я уважаем и любим достаточно многими — ведь иначе я не могу сказать, — но ты мне приятнее, чем все они; ведь то, что ты меня любишь, что ты делаешь это и уже давно и постоянно, — правда, великое и, пожалуй, величайшее дело, но общее у тебя со всеми; но то, что ты сам так заслуживаешь любви и так любезен и так приятен во всех отношениях, — это собственно твое.

2. К этому присоединяются не аттические, но еще более остроумные, нежели у аттических писателей, старые римские и городские остроты. Меня же — пожалуй, думай, что угодно, — удивительно увлекают шутки и сильнее всего отечественные, особенно когда я вижу, что они были забыты в Лации — сначала тогда, когда в наш город была влита иноземщина 2451, а теперь даже носящие штаны и заальпийские народы 2452, так что не видно и следа былого остроумия. Поэтому, когда я вижу тебя, мне кажется, будто я вижу всех Граниев 2453, всех Луцилиев 2454, сказать правду — также Крассов 2455 и Лелиев: пусть умру я, если, помимо тебя, знаю еще кого-нибудь, у кого я мог бы подметить подобие древней и родной веселости. Раз к этому остроумию присоединяется такая любовь ко мне, ты удивляешься, что я был так убит столь сильным расстройством твоего здоровья?

3. Но во втором письме ты оправдываешься, говоря, что ты был не противником моей неаполитанской покупки, но сторонником умеренности; — любезно, и я иначе этого и не принял. Однако я понял то же, что понимаю благодаря этому письму, — ты (как и я полагал) не признал дозволенным для меня оставить эти дела, правда, не совсем, но в значительной части. Ты мне говоришь о Катуле 2456 и о тех временах. Что похожего? Даже я сам согласился бы тогда дольше не участвовать в охране государства: ведь я сидел на корме и держал кормило; теперь же едва есть место в трюме 2457.

4. Или ты считаешь, что будет выходить меньше постановлений сената, если я буду находиться в Неаполе? Когда я в Риме и постоянно на форуме, постановления сената пишутся у твоего поклонника, моего близкого 2458; когда приходит на ум, то упоминают о моем присутствии при записи 2459, и я узнаю, что постановление сената, которое, как говорят, вынесено по моему предложению, доставлено в Армению и Сирию раньше, чем вообще было сделано какое-либо упоминание об этом. Однако я не хотел бы, чтобы ты считал, будто я говорю это в шутку: знай — от царей далеких окраин мне уже доставлены письма, в которых они благодарят меня за то, что я в высказанном мною мнении назвал их царями, а я не знал не только того, что они названы царями, но даже того, что они вообще родились.

5. Так что же? Все-таки, пока этот наш префект нравов 2460 будет здесь, я буду повиноваться твоему авторитету; когда же он уедет, соберусь на твои грибы 2461. Если у меня будет дом, то я на десять дней растяну траты одного дня, установленные законом о расходах. Если же я не найду того, что мне нравится, то я решил поселиться у тебя; ведь я знаю, что я не могу сделать ничего более приятного тебе. На дом Суллы 2462 я уже терял надежду, как я недавно написал тебе; но я все-таки не отбросил ее. Пожалуйста, осмотри его вместе с мастерами, как ты пишешь; если в стенах или в кровле нет никакого изъяна, то прочее я одобрю.

CCCCXCV. Публию Сульпицию Руфу, в провинцию Иллирик

[Fam., XIII, 77]

Рим, осень 46 г.

Марк Туллий Цицерон шлет привет императору Публию Сульпицию 2463.

1. Хотя в настоящее время я и не особенно часто бываю в сенате, все-таки, как только я прочитал твое письмо, я не нашел возможным, не нарушая прав нашей старой дружбы и многочисленных взаимных услуг, не поддерживать оказания почестей тебе. Поэтому я присутствовал и охотно голосовал за моление в твою честь 2464 и впредь ни при каких обстоятельствах не откажусь поддержать твое дело или доброе имя, или достоинство. А для того, чтобы твои родственники знали, что я так отношусь к тебе, пожалуйста, сообщи им письмом, чтобы они, не колеблясь, в силу своего права, уведомляли меня, если тебе что-нибудь нужно.

2. Настоятельно препоручаю тебе Марка Болана, честного и храброго мужа, украшенного всеми качествами, и моего старого друга. Ты сделаешь для меня очень приятное, если постараешься, чтобы он понял, что эта рекомендация оказала ему большую помощь, а в нем самом ты оценишь прекрасного и благороднейшего мужа. Обещаю тебе, что ты получишь большое удовольствие от его дружбы.

3. Кроме того, во имя нашей дружбы и во имя твоей постоянной преданности мне, прошу тебя настоятельнее обычного потрудиться также в следующем деле: раб мой Дионисий, смотревший за моей библиотекой, стоящей больших денег, украв много книг и считая, что это не пройдет ему безнаказанно, сбежал. Он находится в твоей провинции. Его видели в Нароне 2465 и мой близкий Марк Болан и многие другие; но так как он говорил, что он отпущен мной на свободу, они поверили ему. Если ты позаботишься о возвращении его мне, не могу выразить, как мне это будет приятно: дело само по себе малое, но огорчение мое велико. Где он и что можно сделать, тебе сообщит Болан. Если я при твоем посредстве возвращу себе этого человека, то я буду считать, что получил от тебя величайшую услугу.