Прогулки по Европе с любовью к жизни. От Лондона до Иерусалима

Почти все они имеют навесы, смахивающие на ярко раскрашенные морские раковины. Кое-где между этими нарядными бричками попадаются тяжелые телеги, запряженные белыми быками. Как правило, они везут бочки с «Фраскати», которое пользуется большим спросом в столице. Над широколобыми мордами животных покачиваются веселые разноцветные кисточки, и кажется, будто крестьяне направляются на ежегодный праздник Бахуса.

День наступает как-то незаметно. Только что было еще темно, и вот уже вершина обелиска на площади окрасилась в золотистый цвет.

Что меня больше всего поразило в утреннем Риме?

Пожалуй, ощущение гарнизонного города. На протяжении двух часов вы не видите никаких примет современной столицы. Перед вами настоящий средневековый город, в котором безраздельно царствует Церковь. Колокольный звон, повозки с винными бочками и бесконечное шествие монахов… Мимо одна за другой следуют команды священнослужителей. Монахи идут босиком, в подпоясанных веревочками рясах, руки они — на манер китайских мандаринов — прячут в широких рукавах. Сестры из ордена милосердия несут с собой небольшие котомки: наверняка с утра пораньше обходили городские кухни, собирали остатки пищи.

Наиболее внушительное и красочное зрелище представляет собой толпа семинаристов. Тысячи юношей из различных стран мира приезжают в Вечный город, чтобы учиться на священников или миссионеров. У каждой нации своя форма одежды. К примеру, англичане носят черные балахоны, а их соседи, шотландцы, предпочитают фиолетовые, с красными поясами и черными капюшонами. Ирландцы красуются в черных одеяниях с красной отделкой. Немцы и венгры и вовсе ходят в красных. Испанцы носят черные одежды, подпоясанные голубыми шнурками; бельгийцы — тоже черные, но прошитые красными нитками; у американцев одеяния черные на голубой подкладке, шнурки тоже голубые; у поляков к черным балахонам прилагаются зеленые кушаки.

Такое впечатление, будто вы неожиданно попали на парад Лиги Наций. Тем паче, что молодые монахи ведут себя очень дисциплинированно — ни дать ни взять солдаты на марше. Здесь нет и следа той ленивой неспешности, которую можно наблюдать по утрам в университетских городках. Монахи следуют колоннами по двое (на каждую пару — один зонтик), под зорким присмотром своего вожака.

А вот и монсеньор в черном одеянии и красной кардинальской шапке быстрым шагом пересекает площадь.

Мне он напомнил полковника, спешащего с инспекцией на полевую кухню.

Уже к девяти утра все это великолепие скроется под наплывом обычной городской жизни с ее оживленным дорожным движением и толпами пешеходов. Оно по-прежнему будет присутствовать, но уже невидимое.

В дневное время Рим выглядит Совсем иначе: на улицах полно народу, во всех магазинах, лавках и лавочках идет бойкая торговля, на Корсо и Виа Кондотти, как всегда, автомобильные пробки. И тем не менее… Подобно тому, как в Олдершоте постоянно ощущается незримое присутствие армии, так и здесь вы ни на минуту не сможете забыть о Церкви — особенно, если вам посчастливилось наблюдать раннее пробуждение Рима.

В памяти у вас будет стоять картина — тысячи молодых людей в монашеских рясах, которые ранним утром, еще до завтрака, шли нескончаемыми колоннами по улицам Вечного города. Это те самые легионы, с помощью которых католический Рим завоевывает мир. И вы не сможете понять и познать Рим, пока их не увидите.

Куда бы в будущем ни отправились эти юноши, они на всю жизнь сохранят печать Рима. Вы без труда узнаете в них церковных воспитанников — точно так же, как безошибочно определяете выпускников Итона или Винчестера. Все эти молодые люди добровольные рекруты римско-католической церкви, и трудно представить себе худшее испытание для противников католицизма, нежели утренняя прогулка по Вечному городу.

Ни для кого не секрет, что некоторые протестанты рассматривают Рим как воплощение вселенской угрозы. Подозреваю, что они до сих пор смотрят на мир (в том числе и на монашеские взводы) глазами Джона Нокса.

Я не собираюсь дискутировать с этими людьми. Мне просто хотелось описать один из любопытнейших фактов европейской жизни — пробуждение Вечного города и живописную армию, марширующую на рассвете.

Усыпальница Карла Эдуарда Стюарта

Все знакомы с историей Карла Эдуарда Стюарта, известного под именем Красавца принца Чарли. После того, как его звезда навечно закатилась на Куллоденском поле, принц вынужден был бежать на отдаленные Гебридские острова. Некоторое время он скитался по Скаю, скрываясь от погони. Затем с помощью отважной девушки Флоры Макдональд принц сел на французский фрегат, который благополучно доставил его на континент. Потянулись безрадостные годы изгнания. Сорок лет спустя Чарльз Стюарт скончался в Риме и был похоронен в соборе Святого Петра. Он именовался «Карлом III, королем Англии, Шотландии, Франции и Ирландии», однако кроме этого пышного титула у него не было ничего — ни страны, ни подданных, ни друзей, готовых оплакать его смерть.

В тот день я поднялся пораньше, намереваясь посетить усыпальницу опального принца. Еще не успело рассвести, и Рим только пробуждался под звон церковных колоколов. В многочисленных храмах шла ранняя месса — тысячи горожан преклоняли колени перед алтарями, а священники в богато вышитых ризах нараспев произносили слова литургии. Я пересек самую знаменитую площадь Европы и прошел под своды величественного собора Святого Петра.

Внутренность огромного храма напоминала сумрачный мраморный мавзолей, в центре которого располагался надгробный памятник апостолу Петру. Самый почитаемый христианский святой и первый папа восседал на своем троне в окружении херувимов, правая рука его была приподнята в извечном жесте крестного знамения. Восемьдесят девять негасимых лампад, подобно ковру из желтых цветов, окружали гробницу любимого ученика Христа, чью вину Он столь великодушно простил. Из боковых приделов доносилось негромкое песнопение на латыни, воздух был насыщен запахом ладана, колокольный звон знаменовал вознесение даров.

Я обнаружил надгробие Карла Эдуарда в левом приделе.

Жизнь человеческая не всегда отвечает требованиям художественного замысла. Красавцу принцу Чарли следовало бы сложить голову вместе со своими клансменами на Куллоденской пустоши или по крайней мере умереть сразу же после долгих скитаний по острову Скай.

Вместо того он еще долгие десятилетия прозябал в негостеприимной Европе. Трагичная, на мой взгляд, ситуация, когда человек переживает свою славу. И как легко мы все попадаемся в эту ловушку!

По сути, Карл Эдуард был последним представителем уходящей рыцарской эпохи. Романтическую борьбу за корону своих предков — ту самую, что вылилась в кровопролитное восстание 1745 года, — он вынужден был вести в мире, уже породившем Джеймса Уатта. И мы отдаем величайшую дань уважения этому потомку Стюартов, когда вспоминаем его не престарелым и разочарованным «графом Олбани» и не вечно гонимым неудачником, скитающимся с протянутой рукой от одного европейского двора к другому, а молодым и прекрасным принцем в клетчатом килте, который во всем величии боевой славы вступает на роковое поле Куллодена. В некотором смысле он и погиб на той обледенелой пустоши, поскольку история милосердно умалчивает о последующей жизни Карла Эдуарда, уродливой и бесполезной. В нашей памяти он навсегда останется Красавцем принцем Чарли.

Романтический ореол дома Стюартов (этих извечных изгоев судьбы), да еще в сочетании с традиционно-привлекательной внешностью его представителей, исторг немало слез у чувствительных потомков Ганноверца. И то сказать, последующие Георги могли себе позволить подобную сентиментальность, ибо английская корона уже прочно сидела на их головах. Правители эти неоднократно демонстрировали свою привязанность к шотландскому Хайленду (причем не только на костюмированных балах, где они красовались в живописных тартанах) — так что их со всем основанием можно было бы заподозрить в симпатиях к королевской династии Стюартов. Со стороны можно подумать: вот люди, которые стали бы пылкими якобитами, если бы от рождения не являлись убежденными протестантами! Трудно не поддаться обаянию неотразимых Стюартов!