Дзен в искусстве стрельбы из лука

На следующий день господин Комачия сообщил мне, что мастер отказался продолжать наши занятия, потому что я попытался ввести его в заблуждение. Ошарашенный подобной трактовкой моего поведения, я объяснил господину Комачия, почему, чтобы не топтаться на месте, я решил осуществить выстрел таким образом. Благодаря его ходатайству мастер выразил готовность пойти на уступки, но только если я твердо пообещаю больше никогда не нарушать дух «великого учения».

Если бы меня не излечил ужасный стыд, это бы сделало поведение мастера. Он ни словом не обмолвился о происшедшем, только коротко сказал: «Сейчас вы убедились, что значит отсутствие умения ненамеренно пребывать в состоянии максимального напряжения? Вы даже не можете пребывать в состоянии обучения, постоянно не задавая себе вопроса: „Получится ли у меня?" Терпеливо ждите, что будет и как!» Я напомнил ему, что обучаюсь уже четвертый год и срок моего пребывания в Японии ограничен.

«Путь к цели неизмерим, — возразил он, — что для него недели, месяцы и годы?» — «Но если мне придется остановиться на полпути? » — спросил я. «Если вы действительно освободитесь от своего „я", можно будет прерваться в любое время. Так что упражняйтесь!»

Таким образом, все началось сначала, словно до сих пор изученное стало вдруг непригодным. Но ненамеренного пребывания в максимальном напряжении достичь так и не удавалось, как будто я никак не мог выбраться из наезженной колеи.

Однажды я спросил мастера: «А как вообще можно выстрелить, если я не стреляю?» — «Стреляет „оно"», — ответил он. «Это я слышал уже неоднократно и теперь должен спросить по-другому: как я могу, забыв о себе, ждать выстрела, если меня как такового при этом вообще не должно быть?» — «В максимальном напряжении пребывает „оно"». — «И кто или что это „оно"?» — «Когда вы это поймете, я уже буду вам не нужен. А если бы я хотел помочь вам выйти на верный путь, избавив вас от приобретения вашего собственного опыта, я был бы самым плохим из всех учителей и заслуживал бы только одного — чтобы меня выгнали. Так что давайте не говорить, а тренироваться!»

Прошли недели, а я нисколько не продвинулся вперед. Зато обнаружил, что меня это ничуть не волнует. Может быть, я просто устал от всего этого? Изучу я это искусство или нет, узнаю ли, что имел в виду мастер под словом «оно» или нет, найду свой путь к дзэн или нет — все это впервые показалось мне настолько далеким, настолько неважным, что перестало меня тревожить. Много раз я собирался рассказать об этом мастеру, но как только оказывался рядом с ним, мужество тут же покидало меня; я был убежден, что не услышу от него ничего, кроме настойчиво повторяемого: «Не задавайте вопросов, а упражняйтесь!» Так что я оставил вопросы, а охотнее всего оставил бы и упражнения, если бы мастер был не столь строг и последователен на пути наставничества. Я жил одним днем, работал, и даже то обстоятельство, что мне стало безразлично все, к чему я так стремился в течение многих лет, не огорчало меня. И вот однажды после выстрела мастер сделал глубокий поклон и прервал занятие. «Только что выстрелило „оно"!» — произнес он, когда я, ничего не понимая, на него уставился. Осознав наконец, что он имеет в виду, я не мог скрыть своей радости.

«То, что я сказал, — пожурил меня мастер, — было не похвалой, а только констатацией факта, и это не должно вас затрагивать. Я поклонился не вам — вы не имеете никакого отношения к этому выстрелу. На этот раз вы, полностью забыв о самом себе и абсолютно ненамеренно, пребывали в максимальном напряжении; и тогда выстрел отпал от вас, как спелый плод. Так что продолжайте упражнения, как будто ничего не произошло.

Только спустя некоторое время выстрелы иногда начали удаваться, и мастер отмечал их глубоким поклоном. Как получалось, что все происходило без моего участия, как бы само по себе, я тогда объяснить не мог, да и сейчас не могу. Факт есть факт, это было, и только это имеет значение. Но самостоятельно отличать удачные выстрелы от неудачных мне удалось научиться. Качественное различие между ними столь велико, что его нельзя не заметить. Внешне, для зрителя, правильный выстрел отмечается тем, что толчок не вызывает сотрясения тела. После неудачного выстрела выдох подобен взрыву, сделать вдох достаточно быстро невозможно. При правильном выстреле выдох происходит без помех, а вдох производится спокойно, без всякой спешки. Сердце бьется равномерно, а ненарушенная концентрация позволяет сразу же перейти к следующему выстрелу. Внутренне, у самого стрелка, правильные выстрелы вызывают такое ощущение, как будто день только начался. После них он чувствует склонность к благому деянию и — что, возможно, еще более важно — к благому недеянию. Это чрезвычайно приятное состояние. «Но тому, кто его достиг, — с тонкой улыбкой предупреждает мастер, — будет полезно пребывать в нем так, как будто он в нем не пребывает. Оно неизменно возвращается лишь к тому, кто способен сохранять душевное равновесие».

«Наверное, самое трудное уже позади», — сказал я мастеру, когда однажды он сообщил о том, что мы приступаем к новым упражнениям. «У нас говорят, — возразил он, — что если нужно пройти сто миль, то девяносто — это половина пути. А то новое, о чем идет речь, — это стрельба по мишени».

До сих пор целью и одновременно улавливателем стрелы служил размещенный на деревянной стойке соломенный валик, удаленный от стрелка на расстояние, равное длине двух стрел. А вот мишень устанавливается на расстоянии шестидесяти метров на высокой и широкой песчаной насыпи, примыкающей к трем стенам; как и место, где стоит стрелок, она защищена красиво изогнутой черепичной крышей. Все это соединено между собой высокими дощатыми перегородками, образующими помещение, в котором происходят удивительные вещи.

Мастер продемонстрировал стрельбу по мишени. Обе стрелы попали в яблочко. Затеям он велел нам совершить ставшую привычной церемонию, не обращая внимания на мишень, и при максимальном натяжении тетивы ждать выстрела. Наши изящные бамбуковые стрелы, хотя и полетели в заданном направлении, не попали не то что в мишень, а даже в песчаную насыпь, воткнувшись перед ней в пол.

«Ваши стрелы не достигают цели, — заметил мастер, — потому что в духовном плане они летят не слишком далеко. Представьте, что цель удалена от вас на неизмеримое расстояние. Наш ежедневный опыт подтверждает тот факт, что хороший стрелок с не самым лучшим луком стреляет гораздо дальше, чем бездуховный стрелок, снабженный тугим луком. Значит, дело не в луке, а в «присутствии духа», в осознании единства тела и духа. Чтобы достичь высочайшего уровня этой духовной бдительности, вы должны совершать церемонию несколько иначе, примерно так, как танцует хороший танцор. Причем движения всех ваших членов будут определяться тем самым центром, где происходит правильное дыхание. Так церемония пройдет не как давно заученная, а подчинится интуиции, вы уподобитесь танцору, который един со своим танцем. Иначе говоря, если вы сумеете увидеть в стрельбе из лука ритуальный танец, духовная бдительность достигнет у вас наивысшего уровня». Не знаю, насколько в тот раз мне удалось «протанцевать» церемонию. Хотя теперь моя стрела летела достаточно далеко, попасть в мишень я все равно не мог. Это заставило меня спросить мастера, почему же до сих пор он не объяснил мне, как целиться. Я предположил, что должна быть некая связь между мишенью и наконечником стрелы, а следовательно, и апробированный способ прицеливания, дающий возможность попасть в цель.

«Конечно, такой способ есть, — ответил мастер, — и вы легко можете сами его найти. Но в этом случае почти при каждом выстреле вы будете попадать в мишень, и тогда вы не кто иной, как стрелок-искусник, который способен демонстрировать лишь самого себя. Для честолюбца, считающего попадания, мишень — это всего-навсего жалкий кусок бумаги, который можно разорвать в клочья. Великое искусство стрельбы из лука исключает подобное, полагая это нечистым, исходящим от злых сил. Великое искусство ничего не знает о мишени, стоящей на определенном расстоянии перед стрелком. Ему ведома только цель, достичь которой, овладев лишь техническими приемами, невозможно. И цель эта — Будда». Мастер произнес эти слова как нечто само собой разумеющееся и тут же предложил нам понаблюдать за его глазами во время стрельбы. Пока проводилась церемония, они были почти закрыты, так что у нас не создалось впечатления, будто он целится. И мы тоже послушно тренировались и стреляли не целясь. Сначала я пребывал в состоянии абсолютной беспечности относительно того, куда летят мои стрелы. Меня не радовали даже попадания — я же знал, что это случайно. Я еще не дорос до этой неприцельной стрельбы в цель. У меня снова появилось искушение поразмышлять на эту тему. Мастер делал вид, что не замечает моих метаний, пока однажды я не признался ему, что не могу ни в чем разобраться.