Откровенный разговор с верующими и неверующими

Потомок "знаменитого" современника Пушкина - Фаддея Булгарина, такой же негодяй, как и его прославленный подлостями дед, был в приходе главным воротилой, перед которым все ходили "на задних лапках". Спекулянт, темный делец и ростовщик, он почти афишировал свою темную деятельность и безнаказанность. Но он был богат, и перед ним заискивали даже архиереи. Что уж тут говорить о меньшей братии духовной, которая была вся зажата у него в кулаке. Насмотрелся я и на других купцов-обирал, эмигрантских офицериков-казнокрадов, развратников, картежников и пьяниц, кишевших вокруг прихода, мнивших себя "поддерживающими веру православную" столпами общества. И со всеми ними считалось, всех их, даже ненавидя порой, ублажало и превозносило духовенство. Опытные лекторы РСХД, зная, что мы, молодые рано или поздно, но увидим, как далеко расходятся в жизни церкви и христиан учение и его осуществление, догма и практика, внушали нам мысль, высказанную еще русским философом Н. Бердяевым в его сочинении "О достоинстве христианства и недостоинстве христиан". Нельзя судить по делам верующих о самой вере, говорили нам.

Свою брошюру Бердяев начинает старой средневековой легендой, использованной, между прочим, и Боккаччо в его "Декамероне". Легенда эта в одной из ее редакций гласит. Жили в Александрии два друга-купца: христианин и еврей. Дружбу их водой не разлить было. Одно только тревожило все время христианина - различие в вере. И он уговаривал друга креститься. Тот не отказывался, но и не торопился. Шло время. И вот однажды приходит еврей к христианину и говорит:

- Надо мне по торговым делам в Рим съездить. Так вот, радуйся. Я решился. Побываю в таком крупном центре вашей веры, посмотрю, как там живут, и тогда крещусь...

Ничего не ответил другу христианин. Попрощались они, и еврей уехал. А христианин в отчаяние впал. В Риме в то время великое падение нравов было. Папы с епископами устраивали оргии. Больше охотой, интригами да любовницами своими, чем обеднями, занимались. Охотами на голых женщин пресыщенность свою растревожить старались. Церковными делами их подруги за них ворочали, в постелях митры и кардинальские шапки раздавали.

И подумал христианин:

"Проклянет меня друг мой! Скажет: в какую клоаку грязи и мерзости ты меня завлекал!.. Потерял я друга моего!"

Прошли месяцы. И вот однажды извещают христианина, что корабль друга его швартуется в порту. Он даже не знал, идти встречать или не ходить. Потом решил: один конец! Пошел.

Спустили сходни. Сбежал загоревший еврей и бросился в объятия друга:

- Ну, друже, назначай день крестин!

Оторопел христианин. Сам себе не верит. Спрашивает даже:

- Да ты в Риме-то был?

- Был.

- И все видел?

- Все.

- И как папы с архиереями живут?

- Все своими глазами видел, своими ушами слышал...

- И ты хочешь креститься?

- Да! Хочу, ибо, если после всего, что с ней сделали ваши пастыри, вера ваша еще стоит, - значит, в ней бог. Иначе давно бы должно было в тартарары провалиться...

Значит, там, где много благодати, сатана сосредоточивает и все свое зло, чтобы опорочить эту истину, - вот главная мысль этой легенды. Вспомните, как проводит эту же идею Ф. М. Достоевский в "Братьях Карамазовых", в беседах брата Ивана с чертом.

Отсюда возникает своеобразное учение о том, что возле церкви, среди ее членов и должно быть больше искушений, падений и грязи.

Помню, как мне духовник говорил:

- Ты не смотри, что у нас в православии всякая дрянь творится, а у сектантов иной раз тишь да гладь. Они в болоте ереси сидят, а истинное богопонимание утратили. Что же сатане их тревожить. А мы всю правду знаем... Вот он и ходит "окрест и ищет, кого бы похитити..."

Такое противопоставление жизни и учения, поведения христиан и линии церкви, носителей учения и слабых людей, падающих постоянно под воздействием темных сил, старающихся опорочить эту истину, является оборонительным оружием христианства. О других верах, о неверующих, о сектантах оно говорит: "Смотрите, каковы носители этих учений, мировоззрений, взглядов". А когда приходится говорить о самом православии, отвечают: "Вы не смотрите на отдельных христиан и пастырей. В семье не без урода. Вы на учение внимательно поглядите, его исследуйте. Вы высоту Христа и его евангелий оцените..."

Теперь, спустя четверть века, мне понятна тонкая ложь этих доводов. Тогда же понять ее мне еще было не по силам. Тогда я не сумел бы еще противопоставить ей само Евангелие, где сказано, что Христос и о себе-то самом предлагал судить по делам его, а не по учению только. Взять, например, такие тексты: "Если я не творю дел отца моего, не верьте мне. А если творю, то когда не верите мне, верьте делам моим..." (Евангелие от Иоанна, гл. 10, ст. 37-38). Или в другом месте: "Вера, если не имеет дел, мертва сама по себе" (Послание от Иакова, гл. 2, ст. 17). И многие другие места.

Тогда все было иначе. Я был молод и неопытен, а вокруг все, буквально все: авторитеты, среда, воспитание, - все ждали и требовали от меня благоговения, преклонения, веры, безоговорочного признания высоты и неопровержимости православия. На любое сомнение ответ был один: "Вырастешь духовно, и все тебе раскроется в полноте красоты духовной... Людям ли судить о божественном... Тайна сия велика суть!.."

Теперь я спрашиваю: если христианство высоко, то как же случилось, что христианская "культура" приводила не к духовному возвышению, а к истреблению, вымиранию, деградации или полному исчезновению целых культур (инков, ацтеков и многих других), народов и племен, например индейцев Северной Америки, племен нашей Сибири во времена царизма, маори, тасманийцев, австралийцев, народов Черной Африки и т. п. Почему к этим племенам шли в одном строю крест и алкоголь, Евангелие и рабство, миссионер и колонизатор, "брат во Христе" и плантатор с нагайкой?!

Почитайте книги Миклухи-Маклая, Ливингстона, Арсеньева и других путешественников. Вы узнаете, что с приходом христиан многие народы утрачивали замечательные черты честности, братолюбия, коллективизма. Высокая нравственность, высокая человеческая солидарность и человечность сменялись и у них ханжеской, человеконенавистнической, делящей людей на спасенных и неспасенных показной псевдонравственностью, которая добродетелью считает лишь посещение храмов и молитвенных домов, низкие поклоны, бормотание псалмов, отказ от национальной культуры и оплевывание наследия предков, отход от естественных радостей жизни... О, как много я могу сказать теперь в ответ на рассуждения о достоинстве христианства и недостоинстве христиан!

Теперь-то я твердо знаю, что любое учение должно оправдываться практикой, а иначе это не учение, а мираж, ничто!

Но тогда эта теория поработила меня и надолго самому надела шоры покорности и смирения перед готовыми формулами. Надолго сковала во мне критическую мысль. И мерзость поповщины, ханжество и многие другие отрицательные явления, которые я встречал, - все это мной осуждалось, вызывало чувство гадливости, но не влияло на мою веру как таковую. Только много позже, когда я всерьез, по ходу своей научной самостоятельной работы, занялся изучением истории религии, я смог более здраво судить и о самой вере.

МЕЧТА О НАУЧНОЙ РАБОТЕ

На православном отделении студентов было немного. Русских - трое, считая меня, остальные - православные эстонцы. Руководил православным отделением факультета последний предреволюционный ректор Петроградской духовной семинарии протоиерей В. А. Мартинсон, человек, проводивший строго православную линию, приверженец русского православия. Достаточно сказать, что впоследствии, во время оккупации Эстонской ССР немецко-фашистскими войсками, когда местная, эстонская православная церковь демонстративно порвала с Московской патриархией, Мартинсон решительно протестовал против этого. Он ходил уговаривать митрополита Александра (Паулуса) не совершать подобного шага. Затравленный националистами (которые обвинили его в предательстве интересов эстонского народа), он вынужден был покинуть пределы Эстонии, хотя искренне любил свою родину и свой народ. И, как слышно было, умер в изгнании.