Система природы, или О законах мира физического и мира духовного

Таковы роковые и неизбежные следствия приписываемого божеству морального облика и учения, требующего от людей слепого повиновения абсолютному владыке, произвол и прихоть которого определяют все обязанности. Те, кто впервые дерзнули сказать людям, что в вопросах религии они не смеют ни обращаться к своему разуму, ни считаться с интересами общества, имели, очевидно, целью сделать из них игрушки или орудия своей собственной злобы. В этом коренном заблуждении берут начало все странности различных религий, их кровавое безумие, бесчеловечные гонения, так часто бывшие гибельными для народов, - одним словом, все те ужасные трагедии, причиной и предлогом которых было имя всевышнего. Всякий раз, когда хотели внести раздор в отношения людей друг с другом, им внушали, что этого требует бог. Таким образом, сами теологи постарались оклеветать и ославить призрак, вознесенный ими во имя их интересов над обломками человеческого разума и плохо изученной природой, в тысячу раз превосходящей тиранического бога, которого делают ненавистным для всякого добродетельного человека, думая превознести и прославить его. Именно сами теологи разрушают собственный идол, приписывая ему бесчисленные противоречивые качества; именно они, как это будет еще показано в дальнейшем, подкапываются под основы морали, строя ее на идее о непостоянном и капризном боге, гораздо чаще несправедливом и жестоком, чем благом. Именно они уничтожают мораль, требуя от людей кровопролития и варварских преступлений во имя владыки вселенной и запрещая им прибегать к разуму, который один должен был бы определять их поведение и идеи.

Но допустим на минуту, что бог обладает всеми человеческими добродетелями в бесконечной степени; мы должны будем в этом случае признать, что он не может соединять их с метафизическими, теологическими и отрицательными атрибутами, о которых мы уже говорили. Если бог есть чистый дух, то может ли он действовать подобно человеку, являющемуся телесным существом? Чистый дух не видит ничего; он не слышит ни наших молитв, ни наших воплей; лишенный органов, вызывающих в нас чувство сострадания, он не может сжалиться над нашими бедствиями; он не неизменен, если его настроения могут меняться; он не бесконечен, если природа существует наряду с ним и отдельно от него; он не всемогущ, если не предвидит совершающихся в мире зол и беспорядков или терпит их; он не вездесущ, если не находится в совершающем грех человеке или покидает его, когда тот совершает грех. Таким образом, как бы ни рассматривать этого бога, приписываемые ему человеческие качества неизбежно уничтожают друг друга; к тому же они никак не могут существовать вместе со сверхъестественными атрибутами, которые приписывает богу теология.

Что касается так называемого откровения воли божьей, то оно не только не является доказательством его благости, или любви к людям, но, наоборот, свидетельствует о его злобе. Действительно, всякое откровение предполагает, что божество в течение долгого времени могло не сообщать человечеству знания самых важных для его счастья истин. Кроме того, сообщение этого откровения кучке избранников свидетельствует о несправедливой пристрастности этого божества, мало совместимой с представлением о благости отца человеческого рода. Далее, учение об откровении противоречит представлению о божественной неизменности, так как оно означает, что бог сначала был равнодушен к тому, что люди не знали его воли, а затем захотел, чтобы они узнали ее. Наконец, это откровение противоречит всем понятиям о справедливости и благости бога, которого называют неизменным и который мог бы без всяких откровений и чудес просвещать и убеждать людей, внушая им желательные ему идеи,- одним словом, мог бы вполне располагать их умами и сердцами. Но что сказали бы мы, если бы захотели подробно рассмотреть все мнимые откровения, якобы данные людям! Мы увидели бы, что этот бог рассказывает сказки, недостойные мудрого существа, поступает вопреки естественным понятиям о справедливости, возвещает лишь загадочные и непонятные прорицания, изображает самого себя в облике, несовместимом с его бесконечными совершенствами, требует каких-то пустячных вещей, унижающих его в глазах разума, и нарушает установленный им в природе порядок, чтобы убедить людей, которых он, однако, никак не может заставить усвоить желательные ему взгляды, чувства, поведение. Мы нашли бы, наконец, что этот бог всегда появлялся лишь для того, чтобы возвещать необъяснимые таинства, непонятные догматы, нелепые обряды, ввергать человеческий ум в трепет и смущение и особенно давать людям неиссякаемый источник для раздоров. Ясно, что всякое откровение, которое непонятно или в котором речь идет о тайнах, не может быть делом разумного и мудрого существа; если такое существо говорит, то для того, конечно, чтобы быть понятым теми, кому оно хочет открыться. Говорить для того, чтобы не быть понятым, может только безумное и злонамеренное существо. Поэтому ясно, что так называемые тайны жрецов выдуманы ими, чтобы скрыть свои собственные противоречия и свое полное незнание сущности божества. Они сразу покончили со всеми затруднениями, говоря: это тайна. Впрочем, в их интересах было, чтобы люди ничего не понимали в мнимой науке, обладателями которой они объявили себя.

Мы видим, таким образом, что теологические идеи о божестве всегда смутны, противоречивы и неизбежно пагубны для спокойствия людей. Эти темные понятия и туманные спекуляции были бы довольно безобидны, если бы люди не придавали такого значения своим фантазиям о неизвестном существе, от которого они якобы зависят, и не извлекали из таких фантазий пагубных для себя выводов. Так как у них никогда не будет постоянного и общего критерия для определения этого существа, созданного посредством сочетания самых разнообразных и разнородных представлений, то они никогда не сумеют сговориться и столковаться насчет него. Этим объясняется неизбежное разнообразие религиозных взглядов, которые всегда служили поводом для бессмысленных раздоров, всегда считались весьма важными и от которых, следовательно, зависело спокойствие народов. Обладатель пылкого темперамента не признает бога флегматичного и спокойного человека; слабый, желчный, недовольный человек будет представлять себе бога иначе, чем брызжущий весельем и довольством, наслаждающийся покоем здоровяк. Добрый, справедливый, сострадательный и мягкий человек будет рисовать себе бога иначе, чем суровый и непреклонный мизантроп. Всякий индивид будет представлять себе бога согласно своему собственному образу жизни, своим мыслям и чувствам. Мудрый, честный и рассудительный человек никогда не сумеет представить себе, чтобы бог мог быть жестоким и неразумным. Но так как при создании богов главную роль играло чувство страха, а представления о них постоянно сопровождались ощущением ужаса, то имя бога всегда заставляло людей трепетать; оно вызывало в их уме печальные и скорбные мысли, то ввергая их в беспокойство, то воспламеняя их воображение. Вековой опыт доказывает нам, что это лишенное определенного смысла слово, ставшее для человечества важнее всего, распространяет повсюду ужас и безрассудство, производит в умах величайшие опустошения. Ясно, что постоянный страх - без сомнения, неприятнейшее из чувств - может под конец испортить самых сдержанных людей.

Если бы какой-нибудь мизантроп, движимый ненавистью к человечеству, захотел внести смятение в его ряды, то вряд ли он мог бы найти более действенное средство, чем заставить людей постоянно думать о существе, не только неизвестном, но совершенно недоступном познанию, о существе, на которое он, однако, указал бы им как на средоточие всех их помыслов, образец и единственную цель всех их поступков, предмет всех их исследований, более важный, чем жизнь, так как их настоящее и будущее блаженство неизбежно должно зависеть от него. Что получилось бы, если к этим представлениям, самим по себе способным внести путаницу в мысли, он присоединил бы идею об абсолютном монархе, который не подчиняется в своем поведении никаким правилам, не связан никакими обязанностями и может налагать вечные наказания за причиненные ему обиды; о верховном существе, которого раздражают взгляды и мысли людей, гнев которого очень легко вызвать и немилость которого можно навлечь даже без собственного ведома? Разумеется, упоминание имени такого существа вносило бы смятение, отчаяние, уныние в души всех тех, кто слышал бы его; мысль о нем преследовала бы их повсюду, вызывая у них скорбь и доводя их до отчаяния. Как мучительно работал бы их ум, чтобы разгадать, что представляет собой это грозное существо, найти секрет угодить ему, придумать средство смягчить его. Какие ужасы переживали бы люди при мысли о том, что их догадки о нем не верны. Сколько было бы споров о природе и качествах существа, одинаково неизвестного всем людям и различно понимаемого каждым из них. Сколько разнообразных средств было бы придумано фантазией, чтобы угодить этому существу и устранить его гнев.