Система природы, или О законах мира физического и мира духовного

Что представляет собой человечество по сравнению с землей? Что представляет собой эта земля по сравнению с солнцем? Что представляет собой наше солнце по сравнению с массой солнц, заполняющих на колоссальных расстояниях друг от друга небесные пространства не для того, чтобы тешить твои взоры и вызывать восхищение, как ты это воображаешь, а для того, чтобы занимать место, назначенное им необходимостью? О жалкий и тщеславный человек! Вернись на подобающее тебе место; признай повсюду действие необходимости; распознай в своих радостях и горестях различные способы действия веществ, одаренных разнообразными свойствами и составляющих в своей совокупности природу, и не приписывай мнимому двигателю вселенной противоречивых свойств доброты или злобы, человеческих качеств, представлений и целей, существующих только в тебе самом.

Несмотря на опыт, на каждом шагу опровергающий приписываемую людьми богу благость, они не перестают называть его благим; когда мы жалуемся на бедствия и несчастья, свидетелями и жертвами которых так часто являемся, нас начинают уверять, что это только кажущиеся бедствия; нам говорят, что если бы мы с нашим ограниченным умом могли проникнуть в глубины божественной мудрости и в сокровищницу его благости, то нам довелось бы увидеть, как из того, что мы называем бедствием, всегда получается величайшее добро. Но, несмотря на эти неубедительные ответы, мы можем найти добро лишь в предметах, воздействующих на нас благоприятным для нашего теперешнего существования образом; мы всегда будем находить бедствия и зло во всем том, что причиняет нам хотя бы мимолетное страдание. Если бог творец явлений, производящих в нас два столь противоположных вида ощущений, то мы вынуждены заключить на основании этого, что он бывает то добрым, то злым, если только не допустить, что он ни то, ни другое, а все его действия необходимы. Мир, в котором человек испытывает столько бедствий, не может быть подчинен совершенно благому богу; мир, в котором человек испытывает столько добра, не может быть управляем злым богом. Поэтому приходится либо допустить наличие двух одинаково могущественных противоположных друг Другу начал, либо признать, что один и тот же бог попеременно бывает то добрым, то злым, либо же, наконец, согласиться с тем, что этот бог не может действовать иначе, чем он действует; но разве в этом последнем случае поклоняться и молиться ему не бесполезно? Ведь он является просто судьбой, необходимостью вещей, или по меньшей мере оказывается подчиненным неизменным правилам, которые наложил на самого себя.

Чтобы отвести от этого бога обвинение в бедствиях, которые он заставляет терпеть человеческий род, нам говорят, что он справедлив, но эти бедствия суть наказания за испытанные им от людей обиды. Таким образом, оказывается, что человек способен наносить обиды своему богу! Но обида предполагает существование отношений между нами и тем, кого мы обижаем; каковы же, однако, отношения, которые могут существовать между жалкими смертными и бесконечным существом, создавшим мир? Обижать кого-нибудь значит уменьшать сумму его счастья, огорчать его, лишать его чего-нибудь, заставлять его испытывать неприятные ощущения. Но разве допустимо, чтобы человек мог влиять на благополучие всемогущего владыки мира, счастье которого неизменно? Возможно ли, чтобы физические действия материального существа оказывали влияние на нематериальную субстанцию и заставляли ее испытывать неприятные ощущения? Возможно ли, чтобы жалкое творение, получившее от бога свое существование, свою организацию, свой темперамент с вытекающими из них страстями, образом действия и мысли, действовало против несокрушимой, никогда не допускающей беспорядка или греха воли?

С другой стороны, справедливость, насколько мы можем себе представить, означает воздаяние каждому по его заслугам; но теология не перестает повторять, что бог ничем нам не обязан, что оказываемое им добро - просто милость с его стороны и он может, не нарушая своего правосудия, по произволу располагать творениями своих рук и даже ввергать такие творения, если это будет ему угодно, в пучину бедствий. Но я но вижу и тени справедливости в таком поступке, усматривая в нем лишь ужаснейшую тиранию и возмутительнейшее злоупотребление своей силой. Действительно, разве мы но видим, как под властью этого бога, справедливость которого так прославляют, невинность страдает, добродетель проливает слезы, а преступление торжествует и получает награду? ("У меня не хватило бы времени, если бы я захотел перечислить всех тех хороших людей, которые претерпели страдания, а также всех тех дурных, которые отлично преуспели".) Cicer., De NaL, Deor., lib. 3.

Если бы какой-нибудь добродетельный царь обладал кольцом Гигеса2, то есть имел способность делаться невидимым, то не воспользовался ли бы он этим свойством, чтобы воспрепятствовать злоупотреблениям, наградить добродетельных, предупредить заговоры порочных - одним словом, установить порядок и счастье в своих владениях? Бог есть невидимый и всемогущий государь; однако его владения оказываются ареной преступлений и беспорядка, которым он не мешает совершаться. Вы скажете, что эти бедствия кратковременны и не будут длиться долго. Отлично. Но, значит, ваш бог оказывается несправедливым хотя бы на короткий срок? Вы скажете, что он наказывает преданных ему людей для их же блага. Но если он благ, то как может он заставлять их страдать даже на короткое время? Если он всеведущ, зачем ему испытывать своих любимцев, со стороны которых ему нечего опасаться? Если он действительно всемогущ, то разве он не мог бы избавить их от этих кратковременных страданий и доставить им постоянное блаженство? Если его могущество непоколебимо, то зачем ему бояться бесцельных заговоров, которые желали бы устроить против него?

Найдется ли такой добрый и гуманный человек, который всем сердцем не желал бы сделать своих ближних счастливыми? Но если бог превосходит всех людей по благости, то почему он не воспользуется своим бесконечным могуществом, чтобы даровать всем счастье? Между тем, как мы знаем, на земле почти никто не бывает доволен своей судьбой. На одного наслаждающегося жизнью человека приходятся миллионы страдающих, на одного живущего в роскоши богача - миллионы бедняков, нуждающихся в самых необходимых вещах; целые народы пребывают в нищете, чтобы удовлетворить прихоти нескольких государей и вельмож, которые, однако, нисколько не делаются от этого счастливее. Одним словом, под властью всемогущего бога, благость которого не имеет границ, вся земля залита слезами страдающих людей. Что же нам говорят в ответ на это? Нам хладнокровно отвечают, что пути господни неисповедимы. Но, спрошу я, почему вы в таком случае беретесь рассуждать о них? На каком основании вы приписываете богу свойства, познать которые не можете? Что это за правосудие, которое совершенно не похоже на человеческое?

Нам говорят, что правосудие бога умеряется его милосердием, состраданием и благостью. Но что мы понимаем под милосердием? Разве оно не означает отказа от суровых правил строгого правосудия, благодаря которому судьи отменяют заслуженное кем-нибудь наказание? У земных царей милосердие есть или нарушение правосудия, или же смягчение слишком сурового закона; но могут ли быть слишком суровы законы бесконечно благого, справедливого и мудрого бога? А если этот бог действительно неизменен, то может ли он хоть на один момент нарушать эти законы? Мы, конечно, одобряем милосердие государей, если только они не пользуются им легкомысленно, причиняя тем самым ущерб обществу; мы ценим его, так как оно свидетельствует о гуманности и мягкости государя, о его сострадательной и благородной душе словом, о качествах, которые мы предпочитаем у своих господ суровости, жестокости, непреклонности. Однако человеческие законы несовершенны: они часто бывают слишком суровыми, они не могут предвидеть всех обстоятельств и случайностей, назначаемые ими наказания не всегда справедливы и соразмерны с преступлениями. Совсем иной характер должны иметь законы божества, которое мы считаем совершенно справедливым и мудрым: им следует быть настолько совершенными, чтобы не допускать исключений и чтобы, следовательно, божество никогда не могло нарушить их, не нарушая вместе с тем своего неизменного правосудия.