На сем стою. Жизнь Мартина Лютера (ЛП)

Здесь Лютер вновь вернулся к вопросу о призваниях. У правителя свое призвание; у служителя - свое. Каждый должен служить Богу в соответствии со своим положением. Одно призвание ничем не лучше другого. Для каждого характерны свои искушения. Мужа искушает похоть, торговца - алчность, правителя - высокомерие. Даже если человек верно исполняет свой долг, все равно впереди его ждет крест.

"Если бургомистр исполняет свой долг, то навряд ли сыскать четырех человек, которым он был бы по душе. Если отец наказывает своего сына, отрок будет таить обиду на него. Так обстоит дело повсеместно. Князь не получает никакого вознаграждения за свои труды. Появляется искушение сказать: "Пусть черт им будет бургомистром. Пусть Люцифер проповедует. Я отправлюсь в пустыню и буду служить Господу там". Это нелегкая задача - любить своего ближнего как самого себя. Чем дольше я живу, тем больше испытываю огорчений. Но не ропщу. Доколе есть у меня моя работа, я буду говорить: "Я начал ее не ради себя, и не оставлю ее. Труд мой для Бога и желающих слышать Евангелие, и я не пройду по другой стороне"".

Но не следует делать работу в мрачном расположении духа. И давайте учиться у птиц.

"Если вы скажете: "Эй, птаха, отчего ты столь весела? У тебя нет ни стряпчего, ни кладовых", - она ответит: "Я не сею, не жну и не собираю в житницы. Но у меня есть стряпчий. Отец Небесный имя Ему. Стыдись, глупец. Ты не поешь. Ты работаешь весь день, а ночь не можешь спать от забот. Я же распеваю во все горло"".

Резюмируя, можно сказать, что в определенных аспектах мнение Лютера по экономическим и политическим проблемам можно было предсказать заранее. Он не терпел произвольного потрясения проверенных временем основ. Бунт представлялся ему нетерпимым; но поскольку одна лишь религия представляет собой первостепенную значимость для человека, формы внешней жизни не имеют значения, и тут можно довериться обстоятельствам.

Глава пятнадцатая

СЕРЕДИНА ПУТИ

Для осуществления намеченной Лютером программы совершенно необходимы были люди, приверженные его идеалам. Какое-то время вполне реальной казалась надежда на то, что Реформацию удастся распространить на всю Европу. Лютер наивно полагал, что папа сам незамедлительно устранит все злоупотребления, как только узнает о них. Когда растаяла эта надежда, взоры обратились к дворянству немецкой нации, в том числе и к ее императору. Но и эта мечта оказалась призрачной, и когда Лютер вернулся в Виттенберг, он уже был объявлен вне закона как Церковью, так и империей.

Однако даже при таких обстоятельствах надежда на широкую реформу не казалась совершенной химерой, ведь сущность папства явственно изменилась. Легкомысленных пап Ренессанса сменил один из суровых пап контрреформации, папа, который в той же мере, что и Лютер, озабочен искоренением нравственных и финансовых злоупотреблений. Этим папой был Адриан VI, голландец, воспитанный в традициях братства совместной жизни. Если бы во время своего краткого пребывания на папском престоле он не удовлетворился чисткой авгиевых конюшен папства, его могло бы оказаться достаточным для начала новой политики в отношении Лютера. Борьба же, напротив, лишь обострилась. По мнению Лютера, все шло так, как и должно было идти. Он во всеуслышание заявил, что спор ведется вокруг вопроса о вере, но не о жизни и что если даже изменится нравственность, учение все равно останется несостоятельным. Вынесенный Эразмом вердикт о невозможности преодолеть разногласия оставался в силе, поскольку даже если папы-реформаторы и уступили в вопросе о праве священника на брак, как это делает Церковь в отношении униатов; в вопросе о совершении причащения под обоими видами, как это временно было сделано для гуситов; в вопросе о национальной церкви под главенством Рима, как в Испании и Франции; даже в вопросе об оправдании верою, что было сделано в Тренте, - при всем этом вряд ли смогли бы они стерпеть уменьшение числа таинств, выхолащивание мессы, доктрину о священстве всех верующих, не говоря уже об отрицании непогрешимости папы, хотя этот тезис еще и не был формально провозглашен.

Схватка с реформированным папством

И Лютер ничего не предпринимал для его умиротворения. Он начал перестройку с еще большего разрушения. В Виттенберге по-прежнему распространялись индульгенции. Лютер обратился к курфюрсту с требованием прекратить их хождение на подвластной ему территории. Убедить Фридриха оказалось несложно - возможно, потому, что индульгенции приобрели столь одиозную репутацию, и тот самый священник, который продавал их, в День всех святых в 1522 году объявил индульгенции обыкновенной бумагой, а толпа встретила реликвии негодующим свистом. В День всех святых 1523 года Фридрих уже своей попытки не повторял.

На вопрос, не желает ли Фридрих в таком случае провести ежегодную демонстрацию реликвий, он ответил отрицательно. Вся цель этой демонстрации состояла в том, чтобы привлечь внимание к индульгенциям. В то же время Фридрих не мог решиться на то, чтобы уничтожить или раздать эту коллекцию, пока он жив. Некоторые из самых ценных реликвий выставлялись на алтаре, остальные же хранились в ризнице и демонстрировались по просьбе иностранных гостей. Курфюрст, который добирался даже до Китая, где вел переговоры с монархами и высшими церковными сановниками в стремлении прибавить еще одну кость к своей коллекции, забросил любимейшее свое детище, отказавшись от источника самых больших доходов Замковой церкви и университета.

Следующий удар Лютер обратил против заказных месс в Замковой церкви, где двадцать пять священников занимались лишь тем, что служили мессы за души покойных членов Саксонского дома. Подобные индивидуальные приношения в глазах Лютера уже воспринимались как идолопоклонство, святотатство и богохульство. Отчасти возмущение его было вызвано безнравственностью священников, поскольку, по его наблюдениям, минимум трое из них имели любовные связи с женщинами. Но не в этом состояла основная причина его выступления. Лютер постоянно подчеркивал основное свое отличие от прежних реформаторов: они выступали против уклада жизни, а он - против вероучения. Конечно, Фридриху как патрону церкви следовало погасить скандал, но сделать это можно было, уволив провинившихся и набрав на их место служителей получше. Такой выход не мог удовлетворить Лютера. Служение мессы должно быть отменено. Совершенно очевидно, что придется уговаривать Фридриха. Желательно, чтобы священнослужители также согласились с таким решением. В любом случае Лютер был исполнен решимости сделать то, что он решил, невзирая на то, согласятся ли курфюрст и церковники или нет. Самым важным для него всегда было продвижение реформы, независимо от того, князь ли делал какой-то шаг, не посоветовавшись с церковнослужителями, или церковнослужители, не посоветовавшись с князем. Всеобщее согласие было желательным, но не обязательным. Жалоба на слабость могла оказаться прикрытием для нечестия. "Не все священники Ваала при Иосии считали свои ритуалы нечестивыми, но Иосия не принял это во внимание. Одно дело - терпеть слабость в делах второстепенных; терпеть же ее в делах очевидно нечестивых есть нечестие само по себе". Толпа побила стекла в доме настоятеля. Когда упорствующих осталось лишь трое, Лютер обратился к ним с упреком, сказав, что они проявляют сектантский дух, выступая против единства вселенской Церкви, - как будто Виттенберг и христианский мир одно и то же. Конечно же, это звучит невероятно наивно, но Лютер не думал ни о датах, ни о веках. Его забота была лишь о том, чтобы Церковь основывалась на Слове Божьем, как он его понимал. Городской совет был более краток. Он известил священников о том, что служение мессы рассматривается как преступление, достойное смерти. В конечном счете все церковнослужители единодушно заявили, что эти доводы их убедили. К началу 1525 года месса в Виттенберге более не служилась. Нельзя с полным основанием сказать, что ее упразднили силой, но давление, безусловно, было жестким, хотя оказывалось оно и без особой поспешности. После возвращения Лютера в Виттенберг мессу служили там еще два с половиной года.