Акедия

В противоположность всем формам метафизического дуализма Евагрий рассматривает зло как «псевдо-существование», ибо зло не есть субстанция, но лишение добра – privatio boni (что ни в коем случае не отменяет его реальный характер). Зло не существует как таковое, оно вторично, ибо «Бог не сотворил никакого зла» [49]. Поскольку вне Бога и вне сотворённого Им мира, строго говоря, ничто не может «существовать», «бесы злы не по своей природе» [50], они таковы лишь вследствие дурного употребления дарованной им свободы. Это справедливо и в отношении любого грешника, зло есть отчуждённость от сотворённого мира, который по самой своей природе является добрым. Таким образом, зло по отношению к этому миру, изначально сотворённому добрым, есть не что иное, как паразит, нечто чуждое, инородное. В заключение Евагрий приходит к полемическому утверждению, что зло не только вторично, но и ограничено во времени: «Были времена, когда зла не было, и настанут времена, когда его больше не будет; но никогда не было такого времени, когда бы не существовала добродетель, и никогда не наступят такие времена, когда она уже не будет существовать. В действительности, семена добродетели неистребимы [51]». Вечно лишь то, что отвечает изначальному замыслу Творца.

Каким образом, с одной стороны, человек воспринимает зло как некую нейтральную безличную силу и личностный характер Лукавого, с другой? Вообще говоря, за пределами мира людей, зло обыкновенно рассматривается как анонимная «сила», «власть» и т. п. постольку, поскольку оно отнимает силы творения. В мире людей зло существует лишь как своего рода паразит – вот почему, говоря о нём, Евагрий поочерёдно употребляет слова «помысел» (как носитель, проводник страсти), «страсть» (привычка, обыкновение – ffeic) и «бес» (внешняя по отношению к человеку сила, движущая его помыслами или страстями). Действие зла направлено на то, чтобы человек перестал сознавать себя и быть личностью, поскольку он сознаёт себя ею лишь в той мере, в какой в нём живёт личностное начало.

Современному человеку отнюдь не легко принять то, что зло имеет личностный характер, т. е. признать существование персонифицированных злых сил – Сатаны и его демонов. При этом ни для кого не секрет, что бесовский мир особенно опасен прежде всего для, так называемой, «просвещённой» части общества.

Разве мы сами не верили в то, что уже сорваны раз и навсегда все маски с этой mysterium iniquitatis [52], которая отныне представляется нам не более, чем плод больного воображения? И вот изгнанный бес вернулся с семью другими, ещё более злыми, чтобы вновь поселиться в «горнице», при этом, если её хозяин «больше не верит в дьявола» – тем лучше. Можно будет ещё многое сказать о глубинных причинах этой неспособности видеть личностный характер зла, которую «просвещённые умы» превозносят как некий «прогресс» и «освобождение» человека. Однако, если вдуматься, становится совершенно ясно, что эта неспособность даёт начало многостороннему и всеобщему процессу обезличивания, который угрожает современному человечеству. Но дело не только в личностном характере зла.

Можно указать и на другую неспособность, свойственную людям в наши дни, – это неспособность воспринимать себя как личность, то есть осознавать свою собственную свободу и ответственность. Совершаемое зло уже не рассматривается как оскорбление, нанесённое другому, как «грех» против своего собственного существования и против Бога, Которому мы обязаны самим нашим бытием. И всё же, если грех уже не «грех», а только «зло» или ещё лучше – «несовершенство», тогда подавно нет и «прощения». Ибо прощение – это дар одной человеческой личности другой. Человек «освобождённый» неожиданно для самого себя вновь оказывается заложником или рабом безликого зла, лишённого имени. Ему, снова оказавшемуся в цепях, которые уже никто не в состоянии разбить, остаётся только бесплодный бунт против всех и вся.

Это постепенное обезличивание носит глубоко метафизический характер. Христианство есть высшее откровение о личности: теофания (явление ипостасного Бога в человеческой личности), откровение божественного «Я» в этой религии служит обоснованием и «образом» личностного начала как такового. Когда «образ» (то есть человеческая личность) отчуждается от своего «первообраза», которому он обязан самим своим существованием, тогда неизбежно разрушается сознание личного характера и божественного, и человеческого бытия. В удел современному человеку остаётся лишь «одиночество» и чувство полной оставленности.

Можно утверждать, что существует обычно никем не замечаемая связь между, с одной стороны, осознанием, что страдания мира и твоей собственной души суть проявления личных злых сил и осознанием себя как личности – с другой. Речь идёт о нашем «богоподобии», той изначальной связи с Богом, Который в Своём троичном ипостасном бытии является Личностью в абсолютном значении этого слова, и только через богоподобие возможно личностное бытие человека как таковое [53].

Результаты процесса общего обезличивания уже дают о себе знать. Там, где исчезает осознание личностного характера Бога, себя самого и «злых сил», открываются двери смутному и безымянному страху оказаться во власти некоего «зла» в нейтральном смысле, которое отныне становится уже неуловимым. Это «зло» проявляется повсюду, принимает самые разнообразные формы и объясняется по-разному в истории (политика, социальные институты и др.), в частной жизни (эмоции, наследственность, окружение и др.), во вселенной (судьба, влияние звёзд и др.); все эти «силы», как следствие, странным образом подвергаются псевдоперсонализации. Человек вновь оказывается в сетях «космических стихий», от власти которых его однажды освободил своей крестной смертью Христос [54].

Воздержимся от поспешных суждений о причинах этого явления. Они были всегда, но именно сегодня стали играть определяющую роль. Когда мы наблюдаем энтузиазм некоторых учёных, которые в поисках новой «единицы» или «величины» обращаются к имперсоналистичным культам религий Азии, в сущности, к современным формам «гнозиса» (этого первого и, несомненно, последнего врага Церкви), возникает вопрос: а может, это обезличение – итог того процесса, который начался ещё давно, с отделения естествознания от богословия, с обособления внеличностного космического «гнозиса», замкнутого в самом себе, от «богопознания», которое уже не могло его включать в себя? В эпоху Возрождения это разделение было сугубо прагматическим и было направлено исключительно на защиту свободы познания. Для индивидуума оно обернулась утратой чувства присутствия в мире Абсолюта, который один только даёт меру твоего собственного «я», а также утратой предчувствия единства, не просто некоего всемирного слияния обособленных и одиноких всех и вся, а единства без смешения «я» в созерцании другого «Ты» [55]. Но вернёмся к нашим отцам-пустынникам!

У древних авторов обострённое ощущение личностного характера зла было свидетельством непосредственного осознания ими собственного человеческого достоинства, свободы, личной ответственности по отношению к жизни. Зло воспринимается ими прежде всего как чужеродная сила, пришедшая извне, которая втайне пытается внедриться в незаполненные пустоты человеческой личности. Как только ему позволяется свободно войти в душу, оно способно отвратить от Бога и увести в сторону от главной цели.

Каждый перед принятием крещения в присутствии свидетелей отрекается от Сатаны, умирает и воскресает вместе с Христом, это означает, что в нём уже нет такого «пространства», на которое зло могло бы предъявить свои права. В распоряжении Лукавого остаются только его «естественные» сообщники: наследственность, среда, дурные привычки, слабоволие человека и др. Неправильно думать, как объясняет Евагрий, будто бесы знают тайны нашего сердца. Лишь Сотворивший его воистину есть «Сердцеведец, один «сведый ум человечь»… Но по произносимому слову и движениям телесным познают демоны многие сердечные движения» [56]. Тем не менее, за человеком всегда остаётся свобода отвергнуть искушение или поддаться ему [57].