Вариации на тему "Песни Песней" (эссе о любви)

Жажда жизни и вкус смерти, — однако, и продвижение по направлению к жизни, переплетенное с напористым устремлением по направлению к смерти. В одном и том же утке желания. У ребенка существует инстинктивная потребность сделать присутствие матери постоянным, превратить связь в обладание. Постоянно и непрерывно иметь свой собственный источник пищи, возможность жизни. Обладать матерью, и способ, которым он пытается овладеть ею, состоит в том, чтобы с неимоверной жадностью поглощать материнское молоко. Это потребность заменить риск связи уверенностью обладания — жизненное возношение мнимой независимостью. Первые шаги по лезвию жизни — и напор смерти противоборствует потоку жизни.

Бесконечно малое материнского присутствия противостоит смертельному упрочению эгоцентризма, превращает напористость в благое взыскание, безличностный объект пищи в субъект жизненного возношения. Мать дает не только поддержку для функционирования нашего организма, но также помещает нас в поток Жизни, сосредотачивает нас в любви. Плотской напор любви, направленный к выживанию и увековечиванию себя, материнским присутствием переориентируется к личностному осуществлению жизни. В последующей жизни каждое любовное взыскание повторяет то же самое сплетение личностной связи и потребности естества, диалектику жизни и смерти. Вожделение жизни обозначивается всегда там, где находится Другой, на пути прикосновения, смешения, со-сущия. Этот путь проходит над жизненной потребностью в пище и обобщается в «половой» связи. Всецелой связи, полной непосредственности, смешению душ и тел, поэзии жизни. Обоюдоострой совокупности необходимости и связи, корысти и само-приношеиия.

В каждом любовном призыве оживает жизненное вожделение пищедательного присутствия, вожделение жизни, которое обуславливает нашу собственную субъектность. Мы влюбляемся всегда так, как голодали бы младенцы. Попавшиеся в ловушку утка, бегающего между определенными потребностями и безграничной жаждой связи. Прежде всякой мысли, оценки, представления, соизволения, чувства. Все эти энергии или функции уже впоследствии соотносятся с «любовной силой» нашей природы. Силой жизненной и животворящей: обуславливающей субъект и творящей новые субъектные существования.

Любовная связь природы является единственной и единой, нерасчлененно живой и животворящей. Вот почему гомосексуализм отчленяется от любви кесаревым сечением извращения: функционально он отлучен от двусторонности жизненного и животворящего. Он имитирует жизненную возносительность любви путем использования не по назначению природной животворящей силы. Подобно приему пищи без действия пищеварения. Направление жизненного потока по ложному руслу, насилие над естественным и реальным со стороны пустого и ложного ощущения. Обоюдоострый путь существования и жизни, увековечивания природы и личностного бессмертия, превращенный в противную жизни и существованию страсть, попавшийся в ловушку извращенного мечтания. Безусловно, мы должны иметь великое сострадание к этому трагическому увечью. Однако никакая любовь или терпимость не подменяют реальное извращенным и мнимым.

Любовь есть направляющая сила жизни. Это означает хождение по лезвию смерти. Вероятность того, что каждую секунду может произойти отпадение от связи в утилитаризм, соскальзывание к потребности моего «Я» мысленно «пожрать» Другого. Поэтому перенесенная уже на уровень сознания любовная эквилибристика между жизнью и смертью заставляет компенсировать инстинктивные желания упражнениями воли. Признак упражнения опять прослеживается в первоначальном материнском присутствии. В примере отречения от своего «Я», который воскрешает ребенка к жизни, в которой есть место связи: в мир языка и символов, субъектной самотожественности и имен.

Сила любви есть природная возможность, напор, поток, челнок жизни. Она воплощается в личностное событие возлюбленной инаковости только как причина свободы от необходимости. Сознательная аскеза любви, отказ от претензий, подвиг освобождения от определенной необходимости ради неограниченной связи. Расширение наслаждения, преодолевая рамки природы, до непрестанного личностного общения.

В связи ребенка и матери постепенно также вырисовывается роль отца. Она имеет решающее значение в дифференциации и осознании ребенком своей субъектности, предотвращает его мечтательное отождествление с материнским телом — расширяет и раскрывает жизненную связь до общественного явления. Личности отца и матери отображаются в душе ребенка как образцы психосоматического различия, которое делает возможными жизненную связь, восполнимость, поэтическую способность жить. Отец и мать, «архетипы» различия в жизненной связи, нестираемые знаки нашей личной согласованности в динамике различения друзей.

Эта отправная согласованность на протяжении всей жизни направляет наши любовные поиски. Тогда восстанавливается та же самая картина связи, которую мы, будучи младенцами, отождествляли с внезапным возникновением нашей собственной инаковости, возможностью общения, то есть жизни, отказа от смерти.

Признак присутствия — образ. Образ матери, образ отца, архетипные примеры красоты, жизненного призыва к полноте связи, полноте любви. Возможно, что субъектное чувство красоты устанавливается на всю жизнь от чувственного опыта присутствия отца и матери еще до образования этой картины. Поэтому и критерии эстетической оценки в любви — влечение, которое вызывается красотой, побуждение двигаются к смещению — не могут существовать автономно и иметь установившиеся принципы и объективные оценочные мерки. Любовная восприимчивость, или критерии красоты остаются обусловленными первыми знаками Присутствия, которые задавали нашу субъектную инаковость, являли человеческое бытие монадичным, с концом или целью в жизни как продолжительности.