Вариации на тему "Песни Песней" (эссе о любви)

Часто бывает так, что не успеют разрешиться одни «узы», как начинается экспериментирование с другими. Искренне — не ради поверхностной игры сиюминутного удовлетворения. Делаю ставку на жизнь, поэтому не могу отказаться от связи. Хотя у меня и остается привкус недостижимости, но все равно предпринимаю следующую попытку — имея открытую и кровоточащую рану от предыдущего разрыва. Мне нужен этот разрыв, поэтому я и храню его с неослабной агрессивностью. Другой во что бы то ни стало должен быть виновным, что я начинаю новую попытку, он должен быть ответственным — ни в чем другом моя попытка не находит себе оправдания. Агрессивность, хранение разрыва дает мне дополнительно уверенность в том, что нужно быть готовым к опыту следующих «уз».

Новая любовь, и новая обманчивая радость. Все, как и прежде, преображается, будни опять похожи на праздник. Похожи, потому что где-то в закоулках уже прячется опыт недостижимости. Все опять становится праздником, но этот праздник уже не является полным, он приобретает напряженность выжидания. Насколько новый Другой выдержит быть «моим спутником и богом», сколько сможет продержаться праздник на натянутой нитке. И когда напряженность опять приводит к разрыву, когда и в этот раз любовь становится тяжбой между твоими и моими правами, когда ты опять становишься виной моей скорби, тогда еще один уход в новую любовную связь опять дает надежду, что теперь все может стать прочным и неизменным. Сизифов труд в желании жизни.

Сизифов труд, мучение от бесконечного чередования всегда новых завязываний любовных связей. Мы, люди, останавливаем свою жизнь на ложном чувстве, упрямо закрываем глаза перед реальностью. Не отваживаемся увидеть в любви ошибки эгоцентризма, обманчивого чувства.

Могут ли существовать два таких человека, которые сохранили бы дар любви, ежедневно смиренно стараясь уклоняться от неумолимого пути естества? Возможно ли, чтобы существовали два таких влюбленных человека, которые, живя опьянением праздника, каждую секунду берегли бы себя от хитрости естества? Существуют ли случаи, чтобы чудо изумления от любви продолжалось, с ежедневным самопринуждением к самоотречению и самоприношению?

ДАННОСТЬ ЛЮБВИ И СМЕРТИ. Обоюдоострый вызов действительного. Дилемма — поскольку смерть не является единственным неизбежным концом. Она есть также отречение от жизни, не обязательно связанное с биологическим выживанием. Если во вкусе любви мы ощущаем жизнь, то каждое несовместимое с любовью капсулирование в «Я» есть выбор смерти.

Противоположность любви и смерти не ограничивается понятиями. Не удостоверяется правилами познтивирующего рассудка. Она вызревает по мере того, как жизнь все дальше уходит от общения. Мы читаем жизнь по складам в каждодневной полноте любовной связи. И в каждой любовной неудаче лицом к лицу встречаемся со смертью.

Единственная устремленность бытия — желанная связь. Тогда мы говорим об «истинной» любви. Она является желанием жизни — не дополнением или поддержанием биологического существования. Не придатком к телесным удовольствиям или душевному удовлетворению в данной будничности. Но она есть изменение способа бытия, когда каждая складка бытия становится одной целой связью. Тогда мы говорим об «истинной любви».

Но, однако, и те, кто удостоился «истинной» любви, в конце концов, умирают, как и те, кто никогда не любил. Любовь увековечивает нашу природу — не наше личностное бытие. Она является главным опьянением в жизни и плодоносит увековечиванием только природы, только изменением эфемерных, тленных индивидуумов. Личности влюбленных вкушают от жизни, оставаясь в рамках времени, подлежа тлению, подчиняясь смерти.

Природа играет с нами мечеными картами. Однако наше бытие по-прежнему желает оставаться в первородной бесхитростности. Оно упорно продолжает облекать в любовь желание жизни, жизни непрекращающейся, неограниченной. Желание, чтобы наша личностная уникальность пребывала нерушимой, свободной от всякого вымеривания или ограничивания. И каждый истинный любовный опыт удостоверяет путь нерушимого бытия. Любовь удостоверяет бессмертие — неужели после этого она есть всего лишь обманчивое чувство?

Наше тело — биологическая энергия динамической связи, природная уникальность в действенном общении. И наша личностная инаковость — динамическая энергия уникальности слов, отношения, участия, взаимности. Что является более действительным: биологическое или логосно действуемое? И где границы их различения? Чем отличается инаковость ДНК от уникальности поэтического слова или музыкального выражения? Где можно локализировать субъект бытия, сокровенное самосознание или «душу»: в преходящей биологической или неограниченной логосной энергии связи?

В любви физическая и логосная энергия связи всегда сходятся вместе и восполняются друг другом. Поэтому любовь удостоверяет инаковость, открывает субъект. Она есть главное напряжение бытия, нить Ариадны, выводящая из лабиринта смертности. Когда в любви проявляется и удостоверяется наше самосознание или «душа», тогда оно существует только как связь. Если когда-нибудь падет последнее сопротивление полноте связи — телесное и душевное сопротивление индивидуалистической автономии — будет ли это началом всецелой любви? Может ли биологическая смерть быть путем вхождения в непосредственную связь с жизнью?

Составляем описание жизни, как незнакомой земли, следуя направлению желания. И живем только непосредственностью смерти. Притязание, ненасытность, необходимость — противостояние индивидуализма живому общению. Инстинкт самосохранения, стремление к узурпации, жажда самоутверждения. Они отчуждают от связи, устанавливают предел сосуществованию, поворачивают общение вспять. Делают подкоп под свободой, которую дает жизнь. Противоборствуют любви.

Определения загадочно гримасничают. Жизнь не есть биологическое выживание, а биологический конец не есть смерть. Опыт любви смешивает понятия. Если в любви проявляется и удостоверяется наше сокровенное самосознание или «душа», тогда оно существует только как связь. И тогда индивидуалистическая автономия, пребывающий вне связи индивидуум есть смерть. Тогда любовь противоборствуется смертью, и смерть любовью. Непримиримо.