Единый поток жизни

И вместе с тем он не только блестящий усвоитель всей лапидарной легкости и блеска французской литературной речи (и в своем разговоре, и в своих французских статьях), но он в то же время глубоко понимает задушевную красоту дремлющей веками итальянской виллы и задушевно-умилительный, дремотный и захватывающий "genius loci" Италии эпохи романтизма, полный живых мостов между культурой и красотой, душевной и духовной жизнью Запада, с одной стороны, и красотой и душевной и духовной жизнью России и глубин ее бытия.

Вот другой пример. Выросший из крепких патриархальных семейных религиозных православно-русских корней и вместе с тем человек органически, глубоко и широко воспринявший западную культуру, человек огромных знаний и огромной, творчески воспринятой и пережитой культуры, любитель Англии, Оксфордских колледжей и либерального консерватизма; знаток и ученик греческих Отцов Церкви, которых он читает в подлиннике, и вместе с тем человек, прошедший через все горнила современной немецкой идеалистической философии и преодолевший их, но получивший, как многие русские романтического периода, ряд импульсов от философии Шеллинга: Алексей Степанович Хомяков (1804-1860), человек, для которого был бесконечно дорог родной парод, до боли органически близок ему и связан с ним, но который выше всего ставил Правду Божию и служение ей, для которого центром и смыслом истории было откровение Правды Божией в лице воплотившегося Сына Божия, человек, для которого Церковь Божия была живой носительницей этого потока новой жизни, вошедшей в мир, [167] и поэтому носительницей и смысла истории. Поэтому он полемизирует (иногда однобоко и даже несправедливо, но вдохновенно и талантливо) с христианами Запада, исказившими, по его мнению, или недооценившими истинный смысл Церкви. И все эти замечательные по силе и блеску стиля и вдохновенности мысли и по глубине религиозного чувства (хотя нередко однобокие и даже несправедливые в своей огульности) талантливые характеристики и оценки западного христианства, эти "Письма православного христианина о западных вероисповеданиях" (Letires d'un chrétien orthodoxe, Lausanne, 1872), [168] он пишет на изумительном по силе, по виртуозности, изобразительности и по моральному подъему французском языке. Правда, по-русски их нельзя было напечатать при Николае Павловиче из-за церковной цензуры (Императрица была в восторге от них, читала их в рукописи и, говорят, показала их мужу; Император, будто бы, сказал, что это хорошо, хотя, может быть, немного преувеличено, но что печатать у нас нельзя: церковные власти обидятся). [169] Вот опять один из мостов между духовной жизнью Запада и Востока. Хомяков заражает и заражает своим религиозным и моральным пафосом и русских и западных читателей и, если его полемика иногда несправедлива, то его положительное учение о Церкви, выраженное в этих письмах, глубоко вдохновлено живым опытом Церкви, как он запечатлен в посланиях апостола Павла и как он лежит в основе христианского восприятия реальности Церкви. Недаром в 20-ом веке Хомяков нашел такой сильный отклик в сердцах многих христиан на Западе.

2

Когда Петровская реформа широко раскрыла окна и двери новой России для воздействия Запада, то хлынули в нее часто творчески возбуждающие, умственно и морально питающие, а часто и мутные потоки, - самые разнообразные, отчасти противоречивые элементы западной жизни. Прежде всего техническая цивилизация и дух секуляризма, — автономной, светской государственности, автономной, светской цивилизации, но не лишенной моральных и даже религиозных основ, унаследованных от христианской проповеди. По пестрому разнообразию Петровских печатных изданий можно судить о хаотически переплетающихся потоках знания и информации — иногда основоположного, учебного или осведомительного характера, иногда наугад вырванных из массы западных источников — и данных в русском переводе (иногда на трудно понятном, тяжеловесном языке). Все это подносилось русскому читателю. Здесь и почтеннейшая заслуженная Арифметика Магницкого, и ряд технических книг, и басни Эзопа, и "Приклады, како пишутся комплименты", и "Юности честное зерцало", и "Введение в историю европейских государств" Пуффендорфа и его же "О должностях человека и гражданина", и перевод "Библиотеки о богах" Аполлодора, и "Похождения Телемака" Фенелона, и тяжелейшим слогом перетасканная "История об орденах". А на сцене давались грубо-аляповатые комедии странствующих западных актеров, варварски перетасканные на русский язык. Это часто крайне внешнее, а подчас и насильственное приобщение к цивилизации Запада шло рука об руку с ослаблением своих собственных унаследованных морально-религиозных устоев жизни. Вместе с духом секуляризма вливается в жизнь русских людей (особенно высших классов) и учение материализма и атеизма (последнее особенно в эпоху Екатерины II).

Вот здесь как раз русское религиозное сознание в защиту своей веры против волн неверия, хлынувших с Запада, нашло себе союзников более или менее современных (что было очень важно) в ряде книг, пришедших с того же Запада. Это было рядом значительных встреч между русским религиозным сознанием и религиозным сознанием христианского Запада, особенно в некоторых классических, наиболее выдающихся его проявлениях. Оказалось, что общего было гораздо больше, чем различия, и это подготовило возможность взаимного понимания и сближения в самом решающем, основном и главном и в последующие времена, особенно в наше время. Это придает огромную важность этим "встречам" 18-го века и начала и середины 19-го века.

В 1735 году в городе Галле в Средней Германии вышла маленькая книжка в 16-ую долю листа на русском языке: "Об истинном христианстве" Иоганна Арндта, перевод Симеона Тодорского; и внизу, в Галле (Halle) 1735 года. Это — перевод замечательной маленькой книжки лютеранского богослова И. Арндта (1555-1621) Vom wahren Christentum, вышедшей первым изданием в 1606 году (расширенный текст в 161П году) и распространившейся потом в невероятно большом количестве изданий по протестантскому миру (книга была переиздана и в католических кругах — но без указания имени автора: тогда взаимное недоверие и рознь были еще очень сильными). В Галле — центре протестантского пиэтизма и протестантской благочестивой библейской экзегетики — книга Арндта переводится русским студентом Тодорским (присланным в царствование Анны Иоанновны для усвоения подробного курса библейской филологии в знаменитом "Восточном Семинаре"); она печатается для России, куда вскоре возвращается и ее переводчик, принявший монашество и сделавшийся ученым архиереем, епископом Вологодским. Как это случилось? Книжка эта действительно очень хороша и не носит полемически-конфессиональной окраски, она подчеркивает смиренный и мужественный христианский динамизм соединенный с сознанием, что не приходится нам говорить о каких-либо наших заслугах, ибо мы спасаемся силою Божией, благодатью Божией. Но благодать эта делает нас не пассивными и дряблыми, а активными и призывает нас к мужественному подвигу, к участию в Кресте Господнем. За это книжка Арндта была первое время взята под подозрение узко-конфессионально настроенными кругами ортодоксальных лютеранских богословов 17-го века - за скрытые будто бы "католизирующие тенденции" (а это просто было учение Евангелия и апостола Павла). Но это как раз сделало эту книжку понятной и близкой широким кругам верующих христиан, в частности глубоко приемлемой и ривлекательной и для православного русского читателя, так как соответствовало и полноте учения Нового Завета и построенному на нем учению древних Отцов Церкви о новой жизни, раскрывшейся нам во Христе. [170] Ибо христианство есть не теория, не теоретическая схема, а прежде всего жизнь в Боге. Об этой жизни в Боге и пишет Арндт. Язык простой и легкий, все исполнено какой-то тихой и прозрачной глубиной - он говорит именно о глубинах жизни в Боге - и просветленной простотой, т. е. духом Нового Завета. Все сводится к откровению любви Божией, дарованной нам в Сыне Его, и к новой действительности и жизни Духа в нас. В противоположность "головному" богословию, которое очень размножилось в эпоху реформационных споров, подчеркивается, что наше спасение есть некий жизненный органический процесс, захватывающий всю нашу жизнь, но совершающийся в страхе и трепете, сознании своего недостоинства и смирении.