Новый мученик за Христа воин Евгений

13 января 1996 года Женя улетел в командировку под командование Назранского погранотряда, воинская часть 2038.

Командировка была рассчитана на шесть месяцев, хотя все ребята задержались там почти на девять. Я получила только одно письмо, и то не с места, куда его направили, а с Реданта, с пограничного отряда, куда они приехали, чтобы их потом распределили. Он относился к 479-му погранотряду особого назначения, третьей мотоманевренной группе, специальность — гранатометчик. У части к нему не было абсолютно никаких претензий, он все выполнял очень добросовестно, прилежно. Из него получился хороший, ответственный солдат.

Ровно месяц Женя прослужил на заставе, и 13 февраля 1996 года он попал в плен. Женя попал в плен не один, их было четверо: Железнов Саша, Трусов Андрей, Яковлев Игорь и Женя. В плен они попали по халатности офицеров. Тех офицеров, которые, приехав с ними из Калининградской области, думали, что они едут отдыхать; тех, которые прежде, чем обеспечить безопасность солдат, первым делом построили баню. Баня, конечно, очень хорошо, но первая задача должна быть — обеспечить безопасность солдат. К сожалению, ничего они не сделали, но в последующем за что-то получили награды.

Застава стояла на единственной в горах «дороге жизни», которая позволяла боевикам провозить по ней оружие, боеприпасы, пленных, то есть, был очень ответственный участок. КРП, контрольно — регистрационный пункт, где как раз Женя и попал в плен, находился метрах в двухстах от заставы. На дороге стояла будка без света, без связи, без какой-либо огневой поддержки.

После того, как Женю взяли в плен, все изменилось. Будку отодвинули немножко вглубь от дороги, подальше, выкопали по окопчику возле нее, наверху на будке поставили пулемет, а рядом — БТР для огневой поддержки. Почему надо было потерять четырех солдат, чтобы поступить именно так, как надо было поступить с самого первого дня? Если у командиров не было ни ума, ни сердца, ни какой-то ответственности за судьбу солдат, то хотя бы посмотрели, как укреплены были другие заставы. Я проехала по всем заставам — да там целые укрепрайоны были, там были блиндажи, бревна, мешки с песком… Все почему-то понимали, какой это ответственный участок, кроме, к сожалению, калининградской группы.

Страшно было и то, что, чтобы как-то уйти от ответственности за судьбу солдат, дали мне телеграмму домой, что мой сын, Родионов Евгений Александрович, самовольно оставил часть и что они просят принять меры для его возвращения. Я получила эту телеграмму 16 февраля 1996 года. Эта телеграмма на всю жизнь черной полосой отрезала меня от той светлой, пусть не совсем легкой, но нормальной жизни, которую мы прожили с сыном, потому что я знала: никогда Женя не сделает этого. Было страшно, что на него такое могли подумать. Женю все знали как верного, принципиального человека. И вдруг, получив такую телеграмму, я уехала туда, а здесь, дома, по подвалам, по даче стали лазить милиционеры — искать дезертира.

Когда я приехала в часть, передо мной извинились и сказали, что в суматохе не разобрались сразу, погорячились. На самом деле там все было настолько очевидно, что даже спустя две недели после этого происшествия снегом не до конца засыпало пятно крови на дороге. Видны были там следы борьбы — что не как цыплят их покидали в машину. Как потом рассказывал наблюдающий, он видел, как в три часа подъехала к блокпосту «скорая помощь», он даже слышал крик: «Помогите!» После этого — тишина. Никого почему-то это не взволновало, почему-то не был поднят по тревоге отряд. В четыре часа утра пошли менять ребят, а когда пришли, их уже не было.

Он три с половиной месяца находился в плену. Я знаю, он ждал, он надеялся, что его не оставят, его просто не могут оставить, что его освободят и что все это кончится, только он оказался никому не нужен. К сожалению, и не он один. Плен испокон веков считался самым страшным, что может случиться с человеком. Плен — это неволя, это издевательства. Жизнь показала, что чеченский плен — это самое страшное, самое нечеловеческое, изуверское, что вообще может быть на свете.

Дай Бог, чтобы у всех матерей со своими сыновьями были такие отношения, как у меня с сыном. Но даже при всем при том хорошем до конца я не знала своего сына. Ведь что такое армия? Это когда человек из дома уезжает в совершенно незнакомое место, где нет ни родных, ни близких, где пока еще и нет друзей. Но зато там есть напряженность вечная: одеться за две секунды, пробежать за какое-то время, поесть тоже по времени, то есть это такой сумасшедший ритм, в который сразу после гражданки очень трудно вписаться. И среди всей этой суматохи, среди этой всей напряженной обстановки, тем не менее Женя писал мне из армии очень нежные трогательные стихи. Он писал мне:

Сколько глубины, теплоты, ласки, тоски по дому в этих коротеньких солдатских стихах, но это говорит о том, что у него была очень нежная душа, которую не очень-то и показывал, которую он скрывал.

И в то же время, три с половиной месяца плена, унижений, издевательств, побоев, которые он мог прекратить в любой день. Каждый день ему говорили: «Ты можешь жить. Для этого тебе надо снять крестик, принять нашу веру, стать нашим братом, и все. И все эти кошмары сразу закончатся». В неполные девятнадцать лет, рядом нет мамы, нет офицеров, нет наставников, и мальчик делает выбор. Он прекрасно понимает, что значит стать «братом» чеченского боевика. Это значит взять оружие в руки и воевать против своих, против таких же, мальчишек, как он сам. Я не знаю, хватило ли бы у меня смелости, твердости сделать такой выбор. Я тоже знаю, что такое война, я десять месяцев пробыла на войне, и знаю, что такое плен, хотя в заложниках мне пришлось пробыть всего три дня. Я не уверена, что я нашла бы в себе силы поступить так же. Не уверена.

Нашла я своего сына только через десять месяцев с огромным трудом. Мне пришлось пройти все муки, все круги ада, какие только есть на земле, какие только мог придумать человек. Видно, Господь меня водил по тем дорогам, где я ходила и не подорвалась, хотя мин там было больше, чем камней. Видно, Он меня защищал от бомбежек, не дал мне возможности погибнуть, посчитал, что мой долг, долг матери — найти сына, похоронить его в родной земле; похоронить так, как хоронили наши деды и прадеды, по христианскому обычаю, с отпеванием, с преданием земле.

Это я только сейчас все поняла, а тогда, когда ходила по военным дорогам, я только молча молилась Господу. Но молилась я не о том, чтобы Господь мне помог — я все время молилась о нем: «Господи, где бы он ни был, помоги ему, не оставляй его, ведь он совсем ребенок. Ты видишь, Господи, его предало государство. Его предали все, он никому не нужен, кроме меня, матери, и Тебя, Творца и Спасителя. Помоги ему, не оставляй его».

Два года после похорон Жени все говорили вокруг, что он погиб за трубу нефтяную, за чьи-то деньги. От этого можно просто сойти с ума, потому что понять, как твой сын погибает за чьи-то деньги?! — разумом это просто не понять…