Откровенный разговор с верующими и неверующими

КАК Я СТАЛ ВЕРУЮЩИМ И ПАСТЫРЕМ ЦЕРКВИ.

НЕМНОГО О ДЕТСТВЕ И ЮНОСТИ

Как я стал верующим человеком и пастырем церкви? Как веровал, жил и работал, будучи пастырем и богословом? И, наконец, как пришел к сознанию необходимости уйти из церкви, порвать с ней?

Биографические данные лучше всего могут осветить жизненный путь человека, становление и развитие его мировоззрения.

Я не из кастовой духовной семьи. И в этом мое счастье. Семейное воспитание в обстановке духовной касты так калечит людей, что только редкие из них оказываются способными избавиться от напускаемого подобным воспитанием духовного тумана. Не знаю, сумел ли бы я совершить подвиг преодоления кастовости.

Родился я в 1911 году в городе Таллине (тогда он назывался Ревелем) в семье служащего местного отделения Госбанка. Мать была дочерью морского офицера. Дед, из великоустюжских крестьян, после многолетней службы матросом пробился в офицеры и много лет проработал в Ревельском порту. Поэтому и мое раннее детство было связано с Балтикой. Позже отца переводили то в Сухуми, то в Оренбург.

Во время гражданской войны почти все мои родственники погибли от голода, тифа и других бед. В 1922 году жизнь привела остатки семьи на родину отца, в Иванове. Здесь семья распалась, и мать со мной и бабушкой вернулась в родной ей Таллин.

Так начался "заграничный" период моей жизни. Мне было тогда одиннадцать лет.

Эстония была в то время буржуазной, "независимой" (только не от засилья иностранного капитала) республикой.

Жили мы нелегко. Поначалу всей семьей, втроем, клеили на дому папиросные коробки для фабрики "Лаферм". Потом мать стала работать корректором в газете, прирабатывала шитьем. Зарабатывала мало, еле концы с концами сводили. Я учился, а летом каждый год старался подработать на ботинки, на одежду: монтерствовал, малярил, рекламы на улицах раздавал, мячи на теннисных кортах подавал, на побегушках в редакции был, газеты по киоскам развозил, "собственным корреспондентом" работал, туристов в качестве гида водил.

Как у всякого мальчишки, а позже юноши, были и у меня свои мечты. Всегда любил я естествознание. Собирал коллекции жуков и окаменелостей. Мечтал геологом стать. Очень любил еще и историю. Много читал и собирал книги. Рано потянуло писать стихи.

Влекло меня все время к коллективу, к общественной работе. Был я в пионерах, потом эта организация у нас закрылась. В скауты пошел. Но они из ведения Христианского союза молодых людей (так называемая ИМКА международная, финансируемая из США юношеская организация) перешли под руководство русской монархической эмиграции (генерал Байов).

Покинув по совету матери, отрицательно относившейся к эмигрантской политической возне, скаутскую организацию, пытался сам себе создать общественную работу - школьный журнал на стеклографе печатал, в юношескую труппу записался, на курсах выразительного чтения работал.

А душа просила чего-то большего. И жила в ней тоска по родному, русскому... Хотя и эстонскую землю тоже полюбил крепко.

А между тем и скауты, и школа, и газеты, и все окружающее учили антисоветчине. Мальчишкой был. Многому верил. Стишки пописывал, нередко с антисоветским оттенком. А сам делам людей советских мысленно аплодировал, гордился ими, как "нашими", "своими"... О Советском Союзе жадно читал... И осуждал с чужого голоса... И тянулся собственным сердцем... Метался.

КАК СКЛАДЫВАЛАСЬ МОЯ ВЕРА

"Закон божий" преподавали нам в школе. Дома о вере слышал немного. Бабушка и мать принадлежали к тем людям, о которых говорят, что они имеют бытовую веру. В церковь ходили, но фанатичками никогда не были. Бабушка была из кронштадтских портних. Проучившись всего полтора года в школе, она стала женой офицера, попала в общество дворян и баронов, но и там сумела завоевать всеобщее уважение. Много читала, была жадна до знаний, очень добра и справедлива. О вере все слова дедовы повторяла: "Хочешь веру не растерять держись подальше от духовенства!"

В скаутах нас пытались, что называется, "натаскать" в религиозном духе. Даже сборы назначали к службе в соборе, а оттуда уже вели куда-либо. Но я научился к обедне приходить не раньше, чем к "Отче наш..." Особых религиозных чувств во мне в то время не было. Верил, но и думал. Естествознание, которое я любил, учило скорее неверию, хотя учительница по этому предмету и была усердной церковницей. Помню, пришел я как-то из школы домой и заявил матери:

- А человек-то не богом сотворен, а от обезьяны произошел. Это научный факт! Мать шуткой ответила:

- Ну, знаешь! Может быть, твоя мать и обезьяна, а моя нет!

Так и жил. И что из меня вышло бы, не знаю. И естественник во мне шевелился, и поэт. Но жизнь поставила надо мной неожиданный опыт, пути ее совершили непредвиденный зигзаг...

Было это в 1928 году. Я учился в предпоследнем классе гимназии. В этом году в Таллине возникли религиозно-философские кружки так называемого Русского студенческого христианского движения (РСХД). Это была эмигрантская организация, имевшая центр в Париже и тесно связанная с Парижским эмигрантским богословским институтом, финансировалась она из США американскими международными молодежными организациями ИМКА и ИВКА и Всемирной христианской студенческой федерацией. Хотя организация и называлась студенческой, двери ее были призывно открыты для людей всех возрастов и любого образовательного ценза. Вошли в один из таких кружков и некоторые мои соученики. Пригласили и меня. Вне коллектива я всегда чувствовал себя одиноко и скверно. Пошел. Настороженно, но пошел.

В кружке было много молодого задора, интереса к России. Было дружно и весело. И я чувствовал, как все во мне встрепенулось. Обрадовался и возможности работать, и возможности изучать родное, русское. И тоска по родине, и тоска по коллективу, как мне показалось, нашла свой выход. Вскоре я стал одним из лидеров молодежного кружка...

Изо дня в день учили нас ненавидеть все нерелигиозное, считать, что "без бога ни до порога", что только в боге - жизнь, реальный прогресс, будущее и счастье как России, так и всего человеческого рода, что без религии немыслима самая мораль.

Говорили убедительно. Говорили люди, которые всеми вокруг превозносились как самые передовые, умные и глубокие. Говорили профессора (Вышеславцев, Зандер, Зеньковский и другие), философы (Бердяев, Арсеньев, Ильин), "пастыри" (Четвериков, Богоявленский), писатели, художники. Об этом же писали, твердили книги, газеты, радио, взывали ораторы с кафедр и амвонов. И тем не менее антисоветчика из меня не вышло. Вывезенный из Советского Союза в одиннадцатилетнем возрасте, я не мог его позабыть.

В РСХД я нередко бунтарил, проявлял "розовые" тенденции. Но религия на много лет определила мое мировоззрение. Я стал убежденным православным верующим человеком. При этом верующим не по неясному влечению чувств, а в силу усвоенных в тот период, как мне казалось, неопровержимых и единственно правильных знаний.

Некоторая начитанность, любознательность, широкий круг интересов и склонность к обобщениям и анализу скоро позволили мне усвоить и общий круг богословских знаний, и я стал, как говорили, довольно интересным докладчиком. В 1929 году летом, как участник II съезда РСХД в Прибалтике, в Печерском монастыре, я был избран секретарем съезда и даже выпустил книгу о нем ("У родных святынь"), впрочем, без имени автора. Еще до этого, с 1926 года, печатался изредка в газетах и журналах (стихотворения), и потому за мной теперь установилась "слава" не только оратора, но и писателя.

Все это обратило на меня внимание нашего руководителя протоиерея И. Я. Богоявленского, магистра богословия, церковного писателя (и, наконец, очень умного, хотя и фанатически верующего человека), эмигранта из Гатчины, бывшего одно время до революции сотрудником известного мракобеса Иоанна Кронштадтского.

"НУЖНА НАМ ДОБРАЯ СМЕНА..."

Однажды после заседания кружка Богоявленский предложил мне остаться "для серьезной беседы". И сказал: