Святые в истории. Жития святых в новом формате. IV–VII века

В зале поднялся шум возмущения.

– Говоря это, ты разделил Церковь! – выкрикнул кто-то

А сакелларий, обращаясь к судьям, заявил:

– Скажите экзарху: неужели ты оставишь в живых такого человека, когда имеешь власть!

Игумена Максима вывели из зала и привели его ученика, монаха Анастасия, требуя, чтобы он оговорил учителя в том, что тот якобы плохо отзывался о константинопольском патриархе Пирре.

– Никто так не почтил Пирра, как наставник мой, – тихим голосом сказал Анастасий.

Видимо, в задних рядах его было плохо слышно, и все стали требовать, чтобы он говорил громче.

Но, как пишет автор документа, Анастасий не дозволил себе отступить от «подобающего монахам благоговейного голоса», и стражникам был дан приказ применить к нему силу.

«Они же, подвергая его кулачным ударам, довели до полумертвого состояния» («Изложение прения»).

На этом собрание было закрыто, и обвиняемых увели каждого в свое место под стражу.

На следующий день в тюрьму к игумену Максиму для более доверительного разговора пришли патриций Троил, блюститель царской трапезы Сергий Евфратас и еще кто-то из знатных горожан. Первый вопрос был такой:

– Не имеешь общения с престолом Константинопольским?

– Не имею общения.

– По какой причине не имеешь общения?

Максим им объяснил, почему он не принимает Эксесис и Типос, ссылаясь на решения четырех Вселенских соборов, и почему не может причащаться в церкви вместе с монофелитами.

– Так что же? Один ты спасешься, а все погибнут? – спросил его кто-то.

– Никого не обвинили три отрока, не поклонившиеся истукану, когда все поклонились, ибо они заботились не о делах других людей, но о том, чтобы самим не отпасть от истины… – сказал Максим Исповедник. А потом ответил на язвительный вопрос: – И мне не дай Бог осудить кого-либо, что я один спасусь, но сколько могу, предпочту умереть, чем страх пред совестью за то, что каким-либо образом преступил веру в Бога.

Но его гостей в первую очередь интересовала политика. В Константинополь как раз прибыли из Рима посланники римского папы и решался вопрос о возобновлении церковного общения.

– А если все-таки соединятся со здешними римляне, что сделаешь? – спросили Максима.

И убедились, что если даже завтра посланники папы за литургией причастятся с патриархом и все его единомышленники сдадутся, Максим и тогда не изменит своего отношения к идеям монофелитов.

По их просьбе игумен Максим достал книги и показал им, какие слова из Священного Писания и святых отцов противоречат тому, к чему теперь склоняют константинопольский патриарх и император Констант.

– Мы знаем действительно, что так это. Однако смотри, не оскорби царя, только ради мира и составившего этот Типос, – сказали гости, придя после содержательной беседы в хорошее настроение.

Один из них даже сказал шутливо:

– Знает Господь, авва, что великую пользу мы получили и отныне досаждать вам своими посещениями будем.

А Сергий Евфратас попенял авве за то, что многие из-за него отделяются от Церкви.

– Кто может сказать, что говорил ему: не имей общения с Церковью византийцев? – удивился Максим, который никогда никого к этому не призывал, а просто имел по этому вопросу четкую личную позицию.

– Это самое именно, что ты не имеешь общения, служит великим призывом ко всем, чтобы не иметь общения, – ответил Сергий.

– Господин мой! Нет ничего сильнее обличений совести, и нет ничего дерзновеннее ее одобрений, – сказал ему на это игумен Максим.

У него было предложение, каким образом можно разрешить возникший конфликт. Когда-то император Ираклий, видя, что идея патриарха Сергия внесла в церковную жизнь новые раздоры, нашел в себе мужество признаться: «Эктесис – не мой: я не диктовал его, не приказывал составлять. Но патриарх Сергий составил его еще за пять лет до моего возвращения с Востока и уже в Константинополе просил обнародовать его от моего имени и с моей подписью – я уступил его просьбам. Но, видя, что от него возникли споры, объявляю всему миру, что я не автор Эктесиса».

С тех пор все считают Эктесис делом патриарха Сергия, а не императора. Почему бы то же самое не сделать императору Константу?

Но визитеры, покачав головами, смолкли, а потом сказали: «Все трудно и безвыходно». Внук Ираклия был не таков, чтобы хоть в чем-то поступиться своей гордостью.

В следующую субботу Максима Исповедника снова привели на допрос во дворец, на котором присутствовал и Петр, патриарх Константинопольский.

В присутствии многочисленных свидетелей игумен Максим сказал, что никогда не хулил царя, но не одобряет монофелитских писаний, «чуждых церковной веры».

– Почему ты любишь римлян, а греков ненавидишь? – задал ему провокационный вопрос сакелларий.

– Заповедь имеем не ненавидеть никого: люблю римлян как единоверных, а греков как единоплеменных, – ответил Максим Исповедник.

На следующий день было вынесено решение: игумена Максима направить в ссылку в Визию (область в Малой Азии), а монаха Анастасия, который не расставался со своим наставником тридцать семь лет, – в Перверис во Фракии, это место считалось крайней границей римских земель.

В момент суда Максиму Исповеднику было семьдесят лет. Он был стар, немощен и болен, но его лишили даже единственного помощника и каких-либо средств к существованию. В приговоре также значился запрет приближаться ссыльным к морю либо к каким-то людным местам, где им могли бы оказать милость.

Примерно через год ссылки в Визии авву Максима снова посетила делегация – епископ Кесарии Вифинской Феодосий с консулами и прочими государственными людьми. «Диспут в Визии» – еще одно важное свидетельство о преподобном Максиме Исповеднике.

– Как живешь, господин авва Максим? – спросил узника епископ Феодосий.

– Как предопределил Бог прежде всех веков Свое промыслительное обо мне решение, так и живу, – ответил Максим Исповедник.

Этот ответ дал возможность завязать разговор о Промысле Божием, о предопределении и о том, что иногда есть возможность избежать скорбей ссылки, чтобы наконец перейти к делу.

– Убеждаем принять наши предложения и тем доставить радость всей Вселенной, – объявил узнику Феодосий.

– Какие это, господин? И кто я и откуда, чтобы согласие мое на то, что предлагается мне, доставило радость Вселенной? – спросил Максим.

Тогда посыльные передали слова от патриарха и царя, что они готовы все простить и даже забыть Типос, если игумен Максим согласится войти с ними в церковное общение. Должно быть, позиция Максима Исповедника все еще смущала римлян, хотя многие из его бывших единомышленников все же приняли монофелитскую ересь.

Максим Исповедник спросил делегатов: а что же делать с термином «одна воля», который для устранения всякого действия соборно утвержден Сергием и Пирром и Павлом? Его нельзя просто замолчать, а для того, чтобы отменить, следует созвать церковный собор в Риме…

На этом переговоры можно было закрывать – все знали, что император и патриарх не хотели в этом вопросе широкой огласки.

Прощаясь, епископ Феодосий дал узнику немного денег и монашескую мантию, хотя вскоре, как пишет автор «Диспута в Визии», у старца все это отобрали «вместе с остальными его жалкими вещами и одеждами».

Через две недели в Визию пришел неожиданный приказ из царского дворца: «Привести монаха Максима с великой честью и заботливостью как по причине его старости и немощи, так и потому, что он от предков наш и был у них в чести».

Старца перевели в город Регию, неподалеку от Константинополя, и поместили в монастырь святого Феодора. Вскоре в монастырь прибыла пышная свита, в числе которой были старые константинопольские знакомые игумена Максима – Епифаний, Троил и недавний его гость епископ Феодосий.

– Прежде скажи: исполнишь ты приказание царя или не исполнишь? – спросил старца Епифаний.

– На неизвестное мне какой могу ответ дать? – ответил Максим.

Но они требовали, чтобы он сказал, что исполнит царский приказ, постепенно перешли на повышенные тона, чего-то хотели, уже кричали и грубили…