Господь — Пастырь мой

Христианин–одиночка есть порождение расцерковленного сознания, человек, выпавший из живого предания. Он действует от себя, а не от всей Церкви. Он пребывает в ложной церковной традиции, питающей его грех индивидуализма, традиции не плодоносящей, а разрушительной. Он занят только личным спасением, а о спасении, преображении других людей и всего мира не думает.

Но тот, кого коснулось живое предание Церкви, не может пребывать в худом предании, в котором заветы Христа не реализуются, а всего лишь символизируются, в котором все окостенело.

Символического, абстрактного христианства не должно быть. Истинное предание бытийно, а не символично, потому что оно есть «путь и истина и жизнь».

Церковное возрождение должно начаться тихо и медленно, в очень маленьких группах людей, опытно познавших тайну Евхаристии и тайну братского единения во Христе.

Не в пышности и многолюдстве, а в небольшой иерусалимской горнице, в теплой семейной обстановке принял Иисус Христос своих учеников и разделил с ними трапезу Любви.

Ныне нужно восстановить опыт Церкви как общины, что успешно делалось на приходе храма Успения в Печатниках в Москве, нужно возродить в сознании верующих исчезнувшее понятие общины, ибо уже давно в нашей церковной жизни община как бы растворилась, стала приходом, внешним собранием.

Чем больше родится евхаристических общин, живых духовных семей, находящихся между собой в братском общении, в котором каждая личность открывается для своего брата как дверь к Отцу Небесному, тем ближе мы будем к тому, что христианин, как в апостольское время, почувствует себя во Вселенской Церкви, живущей чудом единства, а Евхаристия всегда пребудет увенчанием этого единства.

Приход в Церкви

Я хочу, прежде всего, поблагодарить организаторов столь нужной всем нам конференции за приглашение участвовать в ней.

Мне хотелось бы говорить о том, как наш небольшой приход участвует в начавшемся евхаристическом возрождении и возрождении общинной жизни в Церкви.

По слову протопресвитера Александра Шмемана, Евхаристия в практическом смысле ныне почти отсутствует в нашей церковной жизни. Это не преувеличение, а констатация болезни, трагедии церковной жизни.

Христос заповедовал Своим ученикам быть едиными. Эту заповедь единения апостолы реально пережили в день Пятидесятницы, когда на них сошел Святой Дух, и они в иерусалимской горнице совершили первую Евхаристию.

Каждому из нас дана возможность пережить это таинство единения со Христом и друг с другом, выше которого нет ничего.

Путь к этому единению очень трудный и сложный. Мы должны понять природу таинства Евхаристии, и если поймем, то будем всеми силами осуществлять то, что открылось сердцу и уму, несмотря ни на какие препятствия в нашей внутренней и внешней жизни. Опыт катакомбной Церкви показал, что нет фатальной зависимости от обстоятельств для тех, кто жаждет осуществления этого таинства. В условиях лагеря Евхаристию совершали в лесу, не на престоле, а на пне.

Мне до моего рукоположения приходилось наблюдать евхаристический опыт тех людей, которые прошли лагерь, которые имели опыт жизни катакомбной церкви. Я посещал общину архимандрита Серафима в селе Ракитном, в Белгородской области. Многие из вас его, наверное, знали. Я видел, как ему удалось в «годы лжи, падений и разрух», по словам известного поэта, создать и хранить это единение, жить во Христе так, как жили первые ученики Иисуса Христа. Я видел там ядро общины, маленькую общину, которая имела свойство сужаться и расширяться. Когда приезжали из Москвы и других городов страны верные ученики о. Серафима, то эта община могла увеличиться до ста, ста пятидесяти человек, а иногда и до большего числа. Когда гости уезжали, община пребывала в своем малом составе: о. Серафим, келейница, алтарница и еще несколько братьев и сестер.

Они совершали Евхаристию независимо от количества участников, им важно было нести и хранить дух единения во Христе.

Думаю, что сейчас, когда началось духовное, евхаристическое возрождение, мы должны стремиться, прежде всего, к тому, чтобы рождались евхаристические общины.

Если такая община возникает, то она являет собой высшее единение, она несет в себе возможность самых различных служений. Община не должна придумывать себе каких‑то дел или миссий, они должны родиться в ней. Сам Господь откроет эти дела, нужно только чутко прислушиваться к тому внутреннему божественному голосу, который говорит в наших сердцах.

Природа таинства Евхаристии не изменилась с веками, изменилось наше отношение к ней. Оно заключается в том, что в сознании многих христиан Евхаристия индивидуализировалась, то есть она воспринимается как частное дело, а не общественное. Протопресвитер Николай Афанасьев говорил о том, что христианин не может быть отдельным человеком. Если он живет сам по себе, то он просто человек и не может называть себя учеником Христа, то есть христианином. Христианин реально переживает опыт единения с братьями и сестрами во Христе, этот опыт его духовно обогащает. Он не живет для себя и не имеет попечения о себе, ибо все заботятся о нем. Если обо мне все заботятся, зачем я буду заботиться о себе? Я ничего не имею и в то же время имею все.

Но прежде чем пережить это единение, мы должны пройти путь познания тайны его, прежде всего, познать Иисуса Христа — Источник этого единения. Мы должны реально встретиться со Христом, узнать Его, полюбить и пожелать навсегда соединиться с Ним.

Если мы соединимся со Христом, то, следовательно, соединимся друг с другом.

Когда я приехал на приход, где сейчас служу (первый мой приход был в предместье Риги), то я не нашел на новом месте евхаристической общины. Многие люди причащались один раз в год, на Пасху. И когда я начал служить в будние дни, одна женщина, выйдя после службы из храма, сказала: «Ишь, что выдумал, — по будням служить!» Она думала, что существует служба только в воскресный день, а о трапезах любви она и другие не имели, разумеется, никакого понятия. Потом, когда трапезы любви начали совершаться, то было нелегко объяснить им, зачем нужно общение братьев и сестер вне храма. Будучи невоцерковленными, они говорили: «Зачем нам это? Мы всё это имеем: и хлеб, и картошку, и чай. Поедим дома сами».

Невзирая на все эти препятствия, я служил со своими помощниками, приезжими людьми, которые помогли составить ядро общины. Оно до сих пор существует. Наша община немногочисленна, но увеличивается или уменьшается в зависимости от притока местных и приезжих участников Евхаристии.

Конечно, непринадлежность к какой‑либо общине, невозможность жить в ней постоянно — это болезнь нашей церковной жизни, и люди ищут выход, едут туда, где есть общинная жизнь, истинное евхаристическое общение, или сами создают общину. Такие общины рождались вне прихода, и в храме они представали пред Господом как живые духовные семьи, являясь духовной закваской прихода.

И мы, наверное, еще долгое время будем иметь такую форму церковной жизни, несмотря на то, что мы имеем внешнюю свободу. Сразу все преобразить в нашей церковной жизни практически невозможно, ибо живое движение снизу не находит поддержки в верхах. Нужно время и время. Поэтому наберемся терпения и мужества, чтобы трудиться на этом поприще с радостью о тех ростках истинной евхаристической, церковной жизни, которые мы сейчас имеем в Москве и в других местах нашей страны и за рубежом.

Нам нужно преодолевать неверное понимание природы таинства Евхаристии, стремление индивидуализировать Евхаристию.

Многие христиане ставят в один ряд Евхаристию с утреней и вечерней. Я всегда недоумевал, почему в храмах, даже в нашем

Рижском монастыре и в других, в расписании служб пишут слово «литургия», а не «Евхаристия», ведь и вечерня, и утреня — тоже литургия. Когда протопресвитер Александр Шмеман выносит слово «Евхаристия» в заглавие своей книги, он тем самым особо подчеркивает сущность этой службы. И если бы мы писали в наших расписаниях богослужений вместо названия «литургия» — Евхаристия, то это уже было бы побуждением для размышления об этом таинстве.