Точность науки, строгость философии и откровенность религии

Но не только осмысляя наше познание в науке, сферу теоретического разума, мы приходим в философии к идее Бога. Попытка осознания наших действий в области права, морали, нравственности ― в областипрактического разума ― также ведет нас к идее Божества. Правовые и моральные нормы предполагают всегда некоторые представления о нравственности, о том, что такое добро, благо. Размышление ведет нас далее к вопросу о природе добра. Есть ли добро лишь некоторая совокупность условно и, следовательно, произвольно выбранных положений и ценностей или же оно реально, т.е. соответствует некоторому действительному порядку вещей в мироздании? Если первое, если добро условно и номиналистично, то тогда трудно понять бросающуюся в глаза устойчивость моральных норм в истории. Несмотря на то, что нравы и обычаи людей разных эпох и обществ меняются, в главном они остаются тождественными. Кроме того, признание морали и добра чисто номиналистичными понятиями обессмыслило бы человеческую жизнь. Разом она бы потеряла свою духовную составляющую и вся свелась бы к чисто биологическим отправлениям. Не было бы никакого смысла отстаивать справедливое и благое, высокое и святое, если бы они не имели никакого онтологического значения... Однако опыт сердца, наша совесть, вся наша жизнь подсказывают нам, что это не так, что разделение на добро и зло как-то укоренено в самом бытии. Что “царство ценностей”, “царство добра” есть не просто слова, а обозначение некоторой реальности, опознаваемой в нравственной жизни личности. Что через нашу совесть говорит  Самосущее Добро, Бог, являющийся Законодателем всей нашей нравственной жизни. Конечно, философияне может доказать это положительно и неопровержимо, но своим анализом, своим тщательным “прощупыванием” логических связей она ясно показывает, что без предпосылки реальности Блага вся наша нравственная жизнь становится эфемерной, и вся наша жизнь вообще начинает тогда казаться какой-то бесконечно злой насмешкой над человеком...

Важно подчеркнуть еще один характерный момент философии: философия в своем дискурсе широко использует обыденный язык. Конечно, и в философии строятся системы, которые определяют и вводят свои специальные термины. Однако истинная философия должна быть открытой, скорее философствованием, чем системостроительством. После построения системы философу остается только одно ― переинтерпретация всего человеческого опыта в терминах своей философии. В процессе этой переинтерпретации смысл реальности обычно насилуется; все, не поддающееся истолкованию в терминах предвзятой философской номенклатуры обычно объявляется второстепенным (“вторичные качества”), чисто феноменальным, а то, и совсем не существующим... Эта догматическая установка враждебна самому духу философии, которая по своей природе есть всегда лишь стремление к мудрости, а не обладание ей... В этом смысле философия всегда чутко прислушивается к языку как к универсальному хранилищу общечеловеческого опыта. Именно здесь, в живом организме народного языка, во всей полноте его бытования, от сакральных формул богослужения до условных оборотов научного дискурса, от высокой поэзии до бытовой прозы, фиксируется и сохраняется факт встречи мысли и бытия, намечаются все возможные смыслы истолкования этой встречи, во всей полноте своих оттенков и градаций... Парадоксальным образом, этот сырой и необработанный “бытовой” язык позволяет философу глубже продвинуть анализ нашего познания, выразить смысл познавательных процедур более строго, чем это делается в науке. Строгость мышления, которой взыскует философия, и есть это стремление представить каждый объект мыслина фоне бесконечно разнообразных возможностей другого, так чтобы строго очерченный “логический контур”  этого предмета ясно выступил во всей своей определенности и специфичности... Эти две связанные черты остаются, в главном, инвариантными для философии всех времен, составляют как-бы канон философии: стремление к строгости определения, неразрывно связанное с осознанием всей беспредельности возможного. В первом смысле философия стремится к строгим определениям, во втором ― остается бесконечным вопрошанием... И всегда остается “посередине”: философия не знает ни своих “начал”, ни своих “концов”. Философия всегда как-бы руководствуется максимой Паскаля: “Величие человека в том, чтобы держаться середины” [7].

Религия

Но не все в культуре и, тем более, в жизни исчерпывается “дневным сознанием”. Наука и философия выступают как-бы светлыми островками осмысленного, более или менее понятного, рационализованного в безбрежном океане жизни. Но жизнь не сводится только к понятному, в ней присутствует и таинственное, темное, в ней есть место тайне...

И эта “ночь”, это “ночное сознание” всегда с нами: и ночью, и днем... Есть сфера мистического, таинственного знания, есть таинственный опыт души: догадок, совпадений, озарений, промахов... Этот опыт всегда близок, хотя и непонятен нам до конца, трудно поддается рационализации. Мы знаем, что даже и наше ratio, наш разум также стремится “заглянуть” с сверхрациональное: Мировой Разум, Логос, Самосущее благо... Одной характерной чертой сфера мистического существования отличается от области рационального, будь то наука или философия. Последние преимущественно “работают”, осознают себя в условиях определенной логической границы между субъектом и объектом, между познающим началом (органом, способностью, методом) и познаваемым  ob-jectum ― об-ектом, “поставленным перед собой”. Мистика постоянно настаивает на разрушении субъект - объектной границы, на “прямом вхождении” в предмет... В мистическом познании познающее “я” и познаваемая “вещь” слиты: познание превращается в самопознание...

Мистика бывает разная. Есть мистика эстетическая: почти любой человек обладает своим даром восприятия, опытно знает “силу искусства”: удивительную действенность, “навязчивость”, духовную силу, исходящую от образов, мелодий, поэтический выражений. Есть мистика гедонистическая: мистика наслаждения, в которой человек может раствориться, как растворяется соль в воде... Мистика интеллектуальная: настойчивое стремление разрешить научную задачу, осознать логическую структуру теории как в науке, так и в философии, приводят к тому, что иногда мыслителю нечто открывается, дается некоторое видение полноты изучаемой сферы, недостижимое в обычных состояниях сознания. Об этом говорит опыт  математиков всех времен, lumen naturale rationis схоластиков, арифмология и мистика чисел пифагорейцев, “мистика Единого” неоплатоников... Есть мистика социальная: органическое чувство классового, партийного единства в социуме, активно используемое как чувство “товарищества”, как “социальный заказ”, как “горючее” в деятельности профессиональных политиков. Мистика национальная: чувство духовного и исторического единства народа, невидимо проводящее грань между  “своими” и “чужими”, очень чуткое к сохранению своего национального достоинства... Есть, наконец, мистика церковная: мистика духовного единства в Церкви, где разные люди все становятся братьями и сестрами, членами единого Тела Христова - Православной Церкви. Сфера мистического разнообразна, везде в жизни присутствует иррациональное, которое, несмотря на свою непонятность, как-то дано нам. Но это мистическое знание может вести нас как вверх, так и вниз...

Из всей сферы мистического религия выделяется  двумя характерными чертами: